Салтыков-Щедрин. Искусство сатиры

Противоречие между словом и делом — коренная черта его психологии. Поэтому в обрисовке подобных типов важная роль принадлежит речевой характеристике. Общепризнано мастерство Щедрина в этой области. И высшее достижение здесь — речевая характеристика Иудушки, гениально воссоздающая тип лицемера-пустослова[58].

Иудушка омерзителен своими пошлыми и подлыми поступками, еще более — неуемным празднословием. Своими речами он тиранит окружающих; может словами, как сказал о нем один крестьянин, «сгноить человека». Каждое его слово «десять значений имеет».

Иудушка скудоумен, невежествен, косноязычен. Запас его слов, определяемый запросами паука-помещика, крайне беден, а его пустословие неудержимо. Отсюда постоянное переливание из пустого в порожнее, повторяющаяся канитель слов и обрывков фраз.

Особенность Иудушки как социально-психологического типа в том именно и состоит, что это хищник, предатель, лютый враг, прикидывающийся ласковым другом. Тип такого лицемера требовал для своего художественного раскрытия соответствующего приема и жанра. Здесь оказался необходимым сложный психологический анализ, разоблачающий обманчивость внешних форм поведения персонажа, и потребовался целый роман, а не рассказ, как было первоначально задумано автором.

Сама форма «семейного» романа, обычно мало привлекавшая Салтыкова-Щедрина, была подсказана стремлением глубже и подробнее разоблачить психологию усадебного хищника-лицемера. Наблюдение за «героем» на близком расстоянии, в его домашней обстановке, в его повседневном быту позволило дать наиболее полное представление о постоянном хамелеонстве Иудушки.

Иудушка совершал свои злодейства как самые обыкновенные дела, «потихонечку да полегонечку». Он с большим искусством пользовался такими прописными истинами, как почитание семьи, религии и закона, изводил людей тихим манером, действуя «по-родственному», «по-божески», «по закону». Чем подлее был замысел лицемера, тем чаще он повторял эти свои излюбленные выражения.

Иудушка во всех отношениях личность ничтожная, скудоумная, никчемная, мелкая даже в смысле, своих отрицательных качеств. И вместе с тем это полное олицетворение ничтожества держит в страхе окружающих, господствует над ними, побеждает их и несет им гибель. Ничтожество приобретает значение страшной, гнетущей силы, и происходит это потому, что оно опирается на крепостническую мораль, на закон и религию.

Попрание Иудушкой всех норм человечности несло ему возмездие, неизбежно вело ко все большему разрушению личности. В своей деградации он прошел три стадии нравственного распада: запой празднословия, запой праздномыслия и пьяный запой, завершивший позорное существование кровопивца. Сначала Иудушка предавался безграничному пустословию, отравляя ядом своих сладеньких речей окружающих. Затем, когда вокруг него никого не осталось — одни умерли, другие ушли, — пустословие сменилось пустомыслием.

Закрывшись в кабинете, Иудушка погрузился в злобные мечтания. В них он преследовал те же цели, что и в непосредственной жизни: искал полного и беспрепятственного удовлетворения жажды стяжания и жажды мщения. Его фантастические расчеты были непосредственным продолжением головлевской реальности и выражали все тот же мир праздных помещичьих идеалов. Высчитывая воображаемые доходы, Иудушка изобретал все более дикие способы ограбления мужика. Иудушка мог ощутить полное счастье только в призрачном мире безграничного стяжания и мщения. Он достиг последней стадии того нравственного маразма, который был следствием социального паразитизма. Далее следовали алкоголизм и смерть.

В последней главе романа («Расчет») Щедрин ввел трагический элемент в картину предсмертных переживаний такого человекообразного, как Иудушка, показав в нем мучительное «пробуждение одичалой совести» (XII, 275). Совесть пробудилась в Иудушке, но слишком поздно и потому бесплодно, пробудилась тогда, когда хищник уже завершил круг своих преступлений и стоял одной ногой в могиле. Только теперь, когда он увидел перед собой признак неотвратимой смерти, когда наступил момент «расчета», — только теперь пробуждается «одичалая совесть», и это пробуждение является лишь одним из симптомов физического умирания.

Проблеск совести у Иудушки — это лишь момент предсмертной агонии, это та форма личной трагедии, которая порождается только страхом смерти, которая поэтому остается бесплодной, исключает всякую возможность нравственного возрождения и лишь ускоряет «развязку», «саморазрушение» личности.

Вторжение трагического элемента в историю разложения головлевской семьи довершало сатирическое разоблачение паразитического класса картиной морального возмездия.