Сальвадор Дали

Чем лучше шли дела у Дали, тем глубже становилась пропасть между ним и остальными сюрреалистами. Верный своей идее доказать Гала, что лишь он один способен «заставить ее взорваться», этот «безумец вне безумия» продолжал эпатировать всех и каждого, включая своих собратьев. В мире назревали катаклизмы, к власти в Германии пришли фашисты, а Дали словно не замечал этого. Со всей серьезностью он предложил однажды создать мыслительную машину на основе качающегося стула, покрытого кружками с горячим молоком. Как только разногласия достигали критической точки, Гала обращалась… к Элюару, и тот благодаря природному такту, воспитанности и авторитету снимал конфликты. Однако Дали и здесь оставался собой: словно желая шокировать теперь и жену тоже, он в 1933 г. публично пропагандировал фашизм, объяснялся в любви к Гитлеру, хвалил его методы и идеи. Тут уже и у Элюара не хватило выдержки. 5 февраля 1934 г. Дали исключили из группы сюрреалистов. О чем он не преминул выразиться в уже знакомой нам ницшеанской манере: «Единственная разница между сюрреалистами и мною в том, что я сюрреалист» [2, с. 353]. Также он писал: «Рядом со мной вопила гиена общественного мнения и хотела, чтобы я определился: гитлеровец я или сталинист. Нет, сто раз нет! Я был далинистом, и никем больше. И это до самой смерти. Я не верил ни в какую революцию. Я верил лишь в высшее качество традиций» [2, с. 371].

Много позже Дали вернулся к этому эпизоду. «…Я… взывал к Бретону, пытаясь заставить его понять, что моя гитлеровская мания есть явление чисто параноидное и по природе своей абсолютно аполитично. Я пробовал объяснить им [сюрреалистам] и то, что просто не могу быть нацистом хотя бы по той причине, что, если Гитлеру случится завоевать Европу, он не преминет воспользоваться этим, чтобы уморить там всех истериков вроде меня, как это уже сделали в Германии, где к ним относятся как к каким-нибудь дегенератам. Наконец, та женственность и неотразимая порочность, с которыми ассоциируется у меня образ Гитлера, послужат нацистам вполне достаточным основанием, чтобы обвинить меня в кощунстве» [3, с. 65]. Здесь наглядно видно, что это такое – «безумец без безумия»: Дали сам себе ставит диагноз, чего не может сделать по-настоящему больной человек, он рассуждает здраво, едва ли не приземленно, и логика его вполне обыденна. Но он требует свободы своим параноидальным фантазиям, чего, разумеется, современники никак не могли ему позволить.

«Но правда, – продолжал художник, – единая и неделимая, вдруг сверкнула передо мной, ясная, как божий день: невозможно оставаться настоящим сюрреалистом, если принадлежишь к группе, которой управляют чьи-то политические пристрастия» [3, с. 66].

15 июля 1932 г. гражданский суд департамента Сены узаконил развод Эжена и Элен Грендель – Гала и Поля Элюар. Примерно в то же время Гала пережила хирургическую операцию, в результате которой услышала приговор – бесплодие. Ее Сальвадор отреагировал сюрреалистически, но по-своему последовательно, демонстрируя верность возлюбленной: «Я ничего не желаю передавать будущему от Дали. Я хочу, чтобы все закончилось на мне. Любовь моя к Гала – это замкнутый мир. Моя жена – засов, необходимый моей собственной структуре» [2, с. 358]. Он называет женой свою первую и долгие годы единственную женщину, веря в единственную связь на свете – их любовь. И наконец в 1934 г. Гала и Дали сочетались законным светским браком.

В 1934 г. состоялись выставки Дали в Лондоне, Париже и Нью-Йорке. Прибыв в американскую столицу, испано-французский сюрреалист сумел очаровать публику. Несмотря на свои антикультурные провокационные заявления, он писал картины по мотивам живописи Вермеера и Милле. Уезжая в январе 1935 г. из Америки, он закатил прощальный сюрреалистический «бал сновидений», а по приезде опубликовал брошюру «Завоевание иррационального».

В сентябре того же года состоялась последняя встреча Дали с Гарсиа Лоркой, с которым он находился в длительной ссоре. Примирение друзей было полным, Лорка назвал Сальвадора гением (вскоре поэта замучили испанские фашисты). Это было не только его мнение: работы Дали распродавались, о нем говорили, ему пытались, правда, безуспешно, подражать. Отсутствие успеха у подражателей объясняется довольно просто: чтобы писать картины так, как Дали, нужно было мыслить как Дали, а это удавалось только ему одному на всем белом свете. Только он мог прочитать лекцию на тему «Подлинные параноидальные фантазии» в водолазном скафандре (при этом «погружении в глубины духа» он едва не задохнулся в самом что ни на есть обыденном смысле). Он продолжал писать картины, в которых свободный полет ассоциаций, не ограниченных ни религией, ни этикой, ни моралью, поражал зрителей неожиданностью и неразгаданностью. «Ребусы» Сальвадора Дали всегда хочется объяснить логически, и в этом, безусловно, разгадка привлекательности его искусства.