Сальвадор Дали. Божественный и многоликий

Врачи добились неплохого результата. Выписавшийся из клиники художник, хоть худой и казавшийся ниже ростом, обрел прежний кураж и в октябре 1980 года устроил в Театре-музее пресс-конференцию. Красный каталонский колпак и знаменитое леопардовое пальто не смотрелись на нем, как раньше, — одежда висела, как на вешалке, — но Спаситель современного искусства был по обыкновению бодр и напорист, сыпал пословицами и поговорками, мешая сразу три языка — французский, испанский и каталанский. Как всегда, развлекал журналистов байками и планами на будущее, одним из которых было создание в Румынии скульптуры гигантского, в тридцать пять километров, кибернетического коня. Сообщил, что во время болезни чуть не умер и обнаружил, что Бог очень крошечный. Хотел было продемонстрировать тремор своей руки, но она в тот момент не дрожала. Гала тихо сидела рядом с отсутствующим видом и, как пишет Гибсон, была похожа «на содержательницу старомодного парижского борделя, с морщинистой кожей, покрытой толстым слоем макияжа, шокирующе яркими губами и париком на том месте, где у подружки Микки Мауса расположен бархатный бант».

Да, Гале было уже восемьдесят шесть лет, и то, что она не сдавалась и имела большую волю к жизни, позволявшую ей в таком возрасте приручать молодых любовников, говорит о ее неколебимой жизнестойкости. Но время неумолимо. Ее стали все сильнее тяготить появившиеся немощи, и она, словно заразившись от мужа, все больше и больше погружалась в депрессивное состояние.

Новый, 1981-й, год супруги встретили в Париже. После этого они, по обыкновению, отправлялись в Америку, но Дали был так плох, что не мог даже думать об этом, а Гала, бредящая Джефом, рвалась туда и настаивала на путешествии. Однажды ночью у них произошла очередная драка. Она поставила ему под глаз синяк, а он сломал ей два ребра.

Они прожили всю зиму в Париже. Америка больше никогда не увидит их, а летом они навсегда простились и с Парижем. Когда лето кончилось, они не уехали, как всегда, во французскую столицу, а провели тяжелую зиму в своем доме. Обоим нездоровилось, а зимы на побережье Коста Бравы всегда скверные — дожди, ветры.

В январе 1982 года король Хуан Карлос наградил художника высшей наградой Испании — Большим Крестом Карла III. Это влило в тщеславного живописца новые силы, он приободрился и чувствовал себя гораздо лучше, а Гала стала заметно сдавать, ее мучили камни в желчном пузыре. В конце концов она согласилась на операцию. В феврале 1982 года, уже по возвращении из клиники, она оступилась в ванне и сломала тазобедренную кость, и вновь тяжелейшая в ее возрасте операция в барселонской клинике. К тому же у нее стал активно развиваться рак кожи.

А Дали в это время получил Золотую медаль правительства Каталонии, высшую награду своей родины. Он был очень счастлив, несмотря на то что жена лежала в клинике, где он навестил ее всего один раз.

Гала вернулась в Порт-Льигат просто развалиной. Она почти ничего не ела и по временам бредила. Незаживающие раны в тех местах, где лопалась кожа, приносили ей невыносимые мучения, и ей все время делали обезболивающие уколы.

Она лежала в спальне, и в минуты, когда боль утихала, смотрела на море, и перед ней, словно на экране, в голубоватом мареве у линии горизонта возникали картины ее детства. Она видела себя маленькой девочкой с косичками в далекой призрачной Казани. Словно в расслоенном жаром воздухе пустыни возникали похожие на миражи образы города: кремль, мечеть, татары в чалмах на шумном базаре, рассказы отца об Иване Грозном, казавшимся ей тогда огромным исполином, ломающим стены казанской цитадели.

Как картинки в детской книжке, перелистывались в ее изломанном болезнью и старостью сознании со странной ясностью эпизоды ее жизни. Вот теперь шагала она уже по Москве, направляясь к Трехпрудному переулку в дом профессора истории Цветаева, к его дочери Асе, где всегда бывало так весело. Никогда после этого она не испытывал такой радости жизни, как в те дни. В атмосфере этого дома было что-то волнующе-возвышенное, здесь словно витали феи поэтического слова, — они с Асей немножко завидовали ее старшей сестре Марине. Она была уже взрослая девушка и поэтесса, удивившая литературный мир Москвы и Петербурга своим свежим ярким талантом. Ее книжечка стихов стала для них с Асей драгоценной жемчужиной, вызывавшей гордость и ревнивое сожаление, что она бросает лишь смутный отсвет славы на них, девчонок, грезящих о своей прекрасной будущности. Они играли в буриме, пытались сочинять новеллы, придумывали на сложные слова рифмы и, конечно же, говорили о мужчинах.