Сальвадор Дали

Не были ли заключительные слова «предисловия» к толстой тетради, заведенной отцом Дали (сын едко заметил, что оно, скорее всего, писалось для потомков), накликанием злых духов? Неужто дон Сальвадор предчувствовал катастрофу? 11 июня 1926 года Дали предстояло сдать экзамен по истории искусства. Преподаватели напрасно ждали его, Дали на экзамен не явился. Он позвонил и попросил перенести испытания на другое число. Вопреки всем правилам его просьба была удовлетворена. 14 июня он наконец предстал перед экзаменационной комиссией. Ему предложили выбрать для ответа три вопроса. И тут вдруг он заявил преподавателям: «Я не буду отвечать! В этом учебном заведении нет учителей, обладающих должной квалификацией, чтобы оценить мои знания. Я ухожу».

Сколько пыла было вложено в эту реплику!

Какой прекрасный жест неповиновения!

Какое высокомерие и какая рисовка!

Теперь-то, с высоты сегодняшнего дня нам ясно, что все это было сделано умышленно, все тщательно просчитано, даже свой костюм Дали выбрал сообразно обстоятельствам — он ходил в крикливо ярком пиджаке и с цветком гардении в петлице.

Нужно понимать, что если бы молодой Сальвадор захотел сдать экзамен, то, судя по всему, сдал бы его удачно и тогда никак не смог бы уклониться от дальнейшей учебы. А он уже видел себя в другом месте, перед ним, как говорится, уже открылись другие горизонты.

Ему нужно было действовать. И самым решительным образом.

Для него это был вопрос жизни и смерти.

«Мой отец был совершенно раздавлен. Мое исключение рушило все его надежды на мою преподавательскую карьеру», — пишет Дали в «Тайной жизни...» с каким-то садистским ликованием.

Далее он замечает: «Он с каменным лицом позировал мне вместе с моей сестрой для одного рисунка, и этот рисунок — одна из самых удачных работ того периода». И зло добавляет: «В выражении его лица читалась патетическая горечь, которую он испытывал в те дни».

Однако упомянутый Дали рисунок, вопреки его утверждениям, датирован предыдущим годом.

Не важно (пусть даже эти вольности, это выдавание желаемого за действительное и не лишены интереса): единственное, что в тот момент занимало Дали, так это «Ода Сальвадору Дали», которую только что выпустил в свет Лорка, а также его собственная, вторая по счету, выставка в галерее Дальмау — она должна была состояться в конце года. В свое время Дальмау первым заметил Миро и спустя три года после знакомства устроил ему персональную выставку в Париже. После этого художник переехал во французскую столицу, где стал знаменитостью и где жизнь свела его с Пикассо.

Не важно, поскольку на следующий день после этой его вспышки Дали получил заказ на «Портрет Пресвятой Девы» от графа Эдгара Невиля, любителя живописи. Он предложил молодому художнику самому назвать свою цену, что несказанно обрадовало последнего. «Наконец-то я богат!» — воскликнул он.

Долгожданная «Ода...», обсуждавшаяся по кусочкам чуть ли не в каждом из многочисленных писем друзей, эта «Ода Сальвадору Дали» появилась в апреле за подписью Федерико Гарсиа Лорки в престижном журнале «Ревиста д'Оксиденте».  

О Дали, да звучит твой оливковый голос!
Назову ли искусство твое безупречным?
Но сквозь пальцы смотрю на его недочеты,
Потому что тоскуешь о точном и вечном[201]

...

Дали был без ума от радости. Да, это был гимн любви и дружбе, да, это был важнейший художественный манифест, но в первую очередь это была прекрасная реклама для молодого художника, чье имя только-только стало произноситься за пределами Мадрида и Барселоны.

Журнал и поэма были замечены не только в Испании. Жан Кассу, например, 1 июля 1926 года писал об этой публикации в «Меркюр де Франс».

Повлияло ли это на дальнейшие отношения двух друзей? Спустя какое-то время Дали уступил или вроде бы уступил домогательствам Лорки, которые становились все более и более настойчивыми. В 1955 году он рассказал об этом в свойственной ему манере — излишне эпатажной — Алену Боске. «Как известно, Лорка был педерастом и безумно влюбился в меня, — откровенничал Дали. — Дважды он пытался овладеть мной. Меня это крайне смущало, поскольку сам я педерастом не был и совсем не собирался им становиться. Кроме того, я боюсь боли. Так что у нас ничего не получилось. Но я чувствовал себя польщенным с точки зрения престижа. Поскольку в глубине души говорил себе, что он величайший поэт и что я, Божественный Дали, мог бы осчастливить его, допустив до своей дырки в заднице».

Гротесковая манера высказывания не должна ввести нас в заблуждение: часто, выражаясь именно таким образом, Дали бывал наиболее искренним и точным.