Сальватор

— Я вас не понимаю, монсеньер.

— Мне, по-видимому, оказали плохую услугу.

— Вполне возможно.

— Меня оклеветали.

— И это не исключено.

— Кто-то воспользовался доверием его святейшества и очернил меня в его глазах.

— Я тоже так думаю.

— Господин граф! Имею честь просить вас употребить все ваше влияние, а оно безгранично, и вернуть мне расположение его святейшества.

— Это невозможно, — сухо произнес пэр Франции.

— Нет ничего невозможного для человека ваших способностей, господин граф, — возразил епископ.

— Что бы ни случилось, человек моих способностей, монсеньер, никогда не ссорится с римским двором.

— Даже ради друга?

— Даже ради друга.

— Даже ради спасения невинного?

— Невинность несет собственное спасение в самой себе, ваше преосвященство.

— Итак, вы полагаете, — поднялся епископ, смерив графа полным ненависти взглядом, — что ничего не можете для меня сделать?

— Я не полагаю, монсеньер, я утверждаю.

— Словом, вы наотрез отказываетесь выступить моим посредником?

— Решительно отказываюсь, ваше преосвященство.

— Вы объявляете мне войну?

— Я ее не объявляю, но и не избегаю, монсеньер. Я принимаю ее и жду.

— До скорой встречи, господин граф! — бросил епископ, внезапно устремившись к выходу.

— Как вам будет угодно, ваше преосвященство, — улыбнулся граф.

— Ты сам этого захотел, — вместо прощания глухо пробормотал епископ, с угрозой взглянув на хозяина дома.

Он вышел, полный желчи и ненависти, мысленно выстраивая тысячи планов мести.

Приехав к себе, епископ уже знал, что делать. Он придумал, как отомстить врагу. Его преосвященство отправился в рабочий кабинет, взял в одном из ящиков стола бумагу и торопливо развернул.

Это было обещание графа Рапта, написанное за несколько часов до выборов. В нем он заверял, что, став министром, добьется назначения монсеньера Колетти архиепископом.

На губах его преосвященства мелькнула дьявольская ухмылка, когда он прочел документ. Если бы его увидел в эту минуту Гёте, он узнал бы в нем своего Мефистофеля. Монсеньер Колетти снова сложил письмо, сунул его в карман, сбежал по лестнице, вскочил в карету и приказал кучеру ехать в военное министерство, где несколько минут спустя он спросил маршала де Ламот-Удана.

Через несколько минут секретарь доложил, что маршал ждет его.

Маршалу де Ламот-Удану было далеко до дипломатической тонкости своего зятя, еще дальше ему было до лицемерия монсеньера Колетти. Однако вместо лицемерия и коварства он обладал другим качеством. Его способностью была откровенность; его сила заключалась в прямоте. Он знал епископа только как исповедника и духовника своей жены. Но о его политико-религиозных интригах, тайных кознях, скандально известных поступках он понятия не имел — настолько его прямодушие, широко распахнутое для добра, было наглухо закрыто для зла.

Итак, он принял епископа как священника, которому была доверена величайшая ценность — душевное спокойствие его жены. Маршал почтительно поклонился гостю и, подойдя к одному из кресел, жестом пригласил монсеньера сесть.

— Простите, господин маршал, — начал епископ, — что я отрываю вас от важных дел.

— Мне слишком редко выпадает возможность увидеться с вами, монсеньер, — отвечал маршал, — а потому я принимаю вас с радостью. Какому счастливому случаю я обязан честью принимать вас у себя?

— Господин маршал! — произнес епископ. — Я честный человек.

— Не сомневаюсь в этом, ваше преосвященство.

— Я никогда не делал зла и не хотел бы причинять его никому на свете.

— В этом я убежден.

— Все мои поступки подтверждают безупречность моей жизни.

— Вы исповедник моей супруги, ваше преосвященство. Мне нечего к этому прибавить.

— Я имел честь просить вас о встрече, господин маршал, именно потому, что я исповедую госпожу де Ламот-Удан.

— Слушаю вас, монсеньер.

— Что бы вы сказали, господин маршал, если бы вдруг узнали, что исповедник вашей добродетельной супруги — мерзкий негодяй без чести и совести, мошенник, замешанный в отвратительнейших беззакониях?

— Не понимаю вас, монсеньер.

— Что бы вы сказали, если бы ваш собеседник оказался последним из грешников, бесстыднейшим, опаснейшим из всех христиан?

— Я бы сказал ему, ваше преосвященство, что ему не место рядом с моей женой, а если бы он стал настаивать, я бы взял его за плечи и выставил вон.

— Так вот, господин маршал, если тот, о ком я вам говорю, и не отпетый негодяй, то его в этом обвиняют. Именно у вас, человека, воплощающего собой честность и порядочность, я и прошу справедливости.

— Если я вас правильно понимаю, монсеньер, вас обвиняют неизвестно в каких грехах, и вы обращаетесь ко мне в надежде, что я помогу исправить эту несправедливость. К несчастью, монсеньер, я ничем не могу помочь, о чем весьма сожалею. Если бы вы были офицером — другое дело. Но вы лицо духовное, и вам следует обратиться к министру культов.

— Вы меня не поняли, господин маршал.

— В таком случае, изложите свою мысль яснее.

— Меня обвинили, оболгали перед его святейшеством, и сделал это член вашей семьи.

— Кто же?

— Ваш зять.

— Граф Рапт?

— Да, господин маршал.

— Что общего может быть между графом Раптом и вами? Зачем ему клеветать на вас?