Сальватор

Сколько бы ни искали с ней встречи, увидеть ее нигде не удавалось, даже мельком. О ее существовании приходилось лишь догадываться.

О ней ходили тысячи нелепых слухов, все горячо спорили об истинной причине ее затворничества; но эти россказни, лишенные основания и не имевшие ничего общего с истиной, выдумывались для забавы злоязычными и завистливыми завсегдатаями гостиных. Поспешим сообщить, что отзвук этих злых толков не доходил даже до порога безмолвного дворца, в котором жила княгиня, уединившаяся, или, точнее, погребенная в своем будуаре; она не выходила ни прогуляться, ни подышать свежим воздухом.

Так как она не говорила и не делала ничего, что могло бы броситься другим в глаза, она не слышала и того, что говорили о ней.

Принимала княгиня всего несколько человек: мужа, дочь, маркизу де Латурнель, своего исповедника монсеньера Колетти и г-на Рапта. Впрочем, граф заходил к ней все реже.

Не считая этих визитов, она жила в полном уединении, как одинокое растение в окружении нескольких отдаленных кустов, ничего не получая от них и не озаряя их благотворным светом, не источая целительного аромата, не согревая живительным дыханием. Казалось, она никогда не заглядывает в собственную душу, не озирается по сторонам, а лишь равнодушно скользит взглядом по поверхности.

Глаза ее, как и внутренний взор, то есть мысль, преодолевая бескрайние пространства, казалось, погружаются в некие высшие сферы, где она видит далекую цель, незримую для других. Она с презрением забывала землю, расправляла свои крылья и устремлялась Бог знает куда: выше неба, высоко-высоко над землей!

Словом, княгиня воплощала собой безразличие, вялость, мечтательность, созерцательность. Она всегда жила своими мечтами и с ними же ежечасно готовилась умереть. Ничто не удерживало ее в этом мире, и все влекло в мир иной. Господь мог бы призвать ее к себе в любую минуту, и она ответила бы на этот призыв — ведь была она к этому готова уже давно, — как траппер из куперовских «Могикан» перед смертью: «Вот я, Господи! Что тебе от меня угодно?»

Кроме того, наши дорогие читатели соблаговолят припомнить, что юная, благородная и обворожительная княжна, ведущая свой стариннейший род от древних ханов, стала женой маршала де Ламот-Удана, почти не ведая того сама: никто не спросил ее согласия, это произошло единственно по воле российского императора и императора французов; читатели поймут, что маршал де Ламот-Удан, состарившийся до срока под обжигающим солнцем сражений, имел мало общего с героем сладких грез страстной юной девушки.

Но тогдашние боги так захотели.

Мы возвращаемся ко всем этим подробностям, так как из-за обширных размеров нашей книги некоторые персонажи, исчезая на время из виду наших читателей, могут стереться у них из памяти.

Итак, вот что представляла собой княгиня Рина, когда граф Рапт впервые предстал перед ней.

Граф Рапт, молодой и красивый, с той дерзостью во взгляде, которую женщина могла принять за страсть, сумел освежить ее иссушенную душу и заронить в нее надежду.

Княгине почудилось было, что это любовь, земля обетованная для всякой женщины, и она с радостью пустилась в любовное странствие. Но на полпути она спохватилась, вдруг осознав, какого попутчика себе избрала. Скоро ей открылись гордыня, честолюбие, холодность, эгоизм графа. Господин Рапт стал для нее вторым супругом — не таким добрым, благородным, снисходительным, как первый, но куда более тираническим.

Рождение Регины на мгновение осветило ее обратившееся в прах сердце. Но это длилось так же недолго, как вспышка молнии. Едва маршал де Ламот-Удан коснулся губами новорожденной, как мать содрогнулась всем своим существом. Вся ее душа возмутилась, и с этой минуты она почувствовала к несчастной Регине если и не отвращение, то равнодушие.

Рождение Пчелки спустя несколько лет произвело на нее такое же действие. Ее сердце отныне оказалось закрыто для всех.

Вот в чем заключалась истинная причина ее одиночества. Это был затянувшийся акт покаяния, молчаливого, тайного, безропотного.

Единственным доверенным лицом этой страждущей души был монсеньер Колетти. Только ему она открыла свои прегрешения, только он понял ее молчаливое страдание.

Дабы стало понятно, что она дошла до последней черты безразличия, нам будет достаточно поведать нашим читателям, что она лишь внутренне содрогнулась, узнав о браке дочери с графом Раптом, но даже не попыталась оспаривать доводы, приводимые им в оправдание этого чудовищного преступления.

В ее смирении было нечто от мусульманского фатализма.

С этой минуты она, не говоря ни слова, не издав ни единого жалобного стона, стала чахнуть с каждым днем. Она почувствовала приближение смерти, и мысль о близкой кончине произвела на нее только одно действие — заставила вспомнить о прожитых годах.

Так обстояли дела, когда маршал де Ламот-Удан отказал от дома монсеньеру Колетти. Княгиня была еще совсем молодой, когда прекрасные черные волосы стали седыми; ее лоб, щеки, подбородок — все ее лицо было так же бело, как и волосы, и напоминало предсмертную маску.