Сальватор

– Прежде чем перейти к делу, мне хотелось бы сказать два слова о тех средствах, которыми я располагаю для того, чтобы вы не мучились угрызениями совести. Это на тот невероятный случай, если они у вас появятся. А также для того, чтобы убрать ваши колебания и укрепить преданность мне. Вы были исключены из семинарии в Нанси. Я знаю за что. Что же касается вашего братца, вы не можете не знать того, что в музее города Антверпен находится изображение Христа кисти Ван Дейка…

– Монсеньор, – прервал его, покраснев, аббат Букемон, – почему вы сочли необходимым прибегать к угрозам для того, чтобы сделать то, чего вы ждете от ваших преданных слуг?

– Я не счел это необходимым. Это часть моей игры. Я люблю играть по-крупному. Поэтому-то и выкладываю все карты на стол. Вот и все.

Аббат сжал губы. Но сделал это так сильно, что послышался скрежет зубов. И опустил глаза. Но не столь быстро, как надо было бы. Поэтому епископ увидел, как во взгляде аббата полыхнул огонь.

Монсеньор Колетти подождал, пока аббат справится со своими чувствами.

– А! – произнес иезуит. – Теперь, когда мы пришли к соглашению, выслушайте то, что я хотел вам сказать. Супруга маршала де Ламот-Удана умирает. И вам недолго придется быть ее исповедником. Но минуты, проведенные с упорством и умом, стоят многих дней и годов.

– Я слушаю, монсеньор.

– Когда вы услышите исповедь принцессы, то поймете часть тех инструкций, которые я сейчас вам дам и которые могут вам показаться до этого несколько странными.

Я постараюсь разобраться, – с улыбкой сказал аббат Букемон.

– Супруга маршала совершила некий грех, – сказал прелат. – Грех такого свойства и такого значения, что если она не получит на земле прощения от того человека, которого она оскорбила, этот грех не будет прощен ей и на небесах. Вот именно это я и прошу вас внушить ей.

– Но, монсеньор, надо знать, какого свойства этот грех, для того чтобы внушить ей необходимость получения прощения его на земле.

– Вы узнаете об этом, когда принцесса сама вам о нем расскажет.

– Мне хотелось бы иметь время на то, чтобы подготовить мои дилеммы.

– Предположите, к примеру, что это – один из таких больших грехов, что для отпущения его нужно по меньшей мере слово Иисуса Христа!

– Супружеская неверность! – сказал аббат наугад.

– Заметьте, что я ничего вам не говорил, – произнес итальянец. – Но если это и будет супружеская неверность, считаете ли вы, что графиня получит прощение небес без того, что вначале ее простит муж?

Аббат невольно вздрогнул. Он начал смутно догадываться о цели итальянца. И эта флорентийская месть ужаснула даже его, видавшего виды человека.

И он яснее понял и, возможно, менее испугался бы яда семейств Медичи и Борджиа.

Но насколько ужасной ни казалась ему задача, он воздержался от малейшего высказывания собственного отношения: он чувствовал себя словно кролик в лапах тигра.

– Ну, так что? – спросил итальянец. – Беретесь ли вы за это?

– С удовольствием, монсеньор. Но мне хотелось бы все получше понять.

– Понять! Для чего же? Неужели прошло так много времени после того, как вы были приняты в святое братство, что вы забыли первую заповедь: Perinde ас cadaver[26]? Подчиняться безропотно, без размышления, слепо. Подчиняться, как труп.

– Я берусь за это! – торжественно произнес аббат, которому напомнили о правилах ордена. – И обязуюсь исполнить данное мне вами поручение, подчиняясь правилу Perinde ас cadaver.

– Вот и отлично! – сказал монсеньор Колетти.

Подойдя к секретеру, он достал из него достаточно плотно набитый сафьяновый бумажник.

– Я знаю, что вы небогаты, даже бедны, – сказал прелат. – А отданные мною распоряжения могут заставить вас пойти на чрезмерные траты. И полагаю, что должен взять на себя все временные расходы, связанные с исполнением поручения. После его выполнения вы получите за услуги такую же сумму, которая находится в этом бумажнике.

Аббат Букемон покраснел и даже задрожал от удовольствия. Ему пришлось приложить огромное внутреннее усилие для того, чтобы взять бумажник кончиками пальцев и, не раскрывая, сунуть его в карман.

– Могу ли я удалиться? – спросил аббат, которому не терпелось покинуть итальянца.

– И последнее, – произнес тот.

Аббат поклонился.

– В каких отношениях вы с маркизой де Латурнель?

– В самых наилучших, монсеньор.

– А с господином графом Раптом?

– В самых плохих.

– Значит, у вас нет ни малейшего интереса и желания быть ему приятным?

– Ни малейшего, монсеньор. Скорее наоборот.

– И если кого-то ожидает неотвратимое несчастье, вы лично предпочли бы, чтобы оно случилось с ним, чем с кем-нибудь еще?

– О, что касается этого, то решительно так, монсеньор.

– Так вот, аббат, выполняйте точно мои инструкции, и тогда вы будете отмщены.

– А! – произнес аббат, чье лицо зарделось от радости. – Теперь, мне кажется, я все понял!

– Молчите, мсье! Мне нет никакой необходимости это знать!

– Не пройдет и недели, монсеньор, я подам вам весточку… Куда мне писать?

– В Рим. Улица Умильта.

– Спасибо, монсеньор, и пусть Господь поможет вам в пути!

– Спасибо, господин аббат. Хотя пожелание несколько смелое, намерения ваши добрые.