"Я с тобой согласен, Карамелька, - сказал я. - Но каждый день в свете ты можешь видеть, как обворожительные девушки выходят замуж за безобразных мопсов; это называется брак по расчету. Когда мы приедем в Париж, я свожу тебя в театр ее высочества на пьесу господина Скриба на эту тему. Мы, кстати сказать, находимся сейчас отнюдь не в долине слез, где растет один пырей, которым нам приходится питаться с утра до вечера! Если бы мы могли заниматься только тем, что нам по душе, милочка, мы ничего бы не делали. Значит, придется закрыть глаза на внешность маркизова мопса и пару раз состроить ему глазки, на что твоя хозяйка была большая мастерица. Когда мопс будет покорен, ты немного пококетничаешь, потом выманишь его из дома вместе с хозяйкой, а я себе позволю строго наказать его за самодовольство".
Этот последний довод произвел на Карамельку необычайное впечатление. Она на минуту задумалась, потом сказала:
"Идемте!"
И мы пошли.
- И все произошло так, как вы предсказали?
- В точности так.
- И вы стали владельцем обоих полотен?
- Владельцем... Но поскольку рамы могли меня выдать, я в трудную минуту их продал.
- Да, чтобы купить новые за те же деньги?
Жибасье кивнул.
- Стало быть, пьеса, которую только что исполнила Карамелька... продолжал г-н Жакаль.
- ...разыгрывается не в первый, а во второй раз.
- И вы полагаете, Жибасье, - спросил г-н Жакаль схватив за руку философа-моралиста, - что в случае необходимости она даст и третье представление?
- Теперь, когда она твердо знает роль, ваше превосходительство, я в ней не сомневаюсь.
Не успел Жибасье договорить, как все домочадцы Броканты, за исключением Бабиласа, появились на углу Почтовой улицы; к ним присоединились все мальчишки квартала с Баболеном впереди.
В ту самую минуту г-н Жакаль и Жибасье свернули на улицу Урсулинок.
- Вовремя мы управились! - отметил г-н Жакаль. - Если бы нас узнали, мы рисковали бы вызвать неудовольствие всей этой милой компании.
- Не ускорить ли нам шаг, ваше превосходительство?
- Да нет. Впрочем, вы, очевидно, беспокоитесь за Карамельку? Меня волнует судьба этой интересной собачки; мне, возможно, понадобится ее помощь, чтобы соблазнить одного моего знакомого пса.
- Что же вас волнует?
- Как она вас найдет?
- О-о, это пусть вас не тревожит! Она в надежном месте.
- Где?
- У Барбетты в Виноградном тупике, куда она и заманила Бабиласа.
- Да-да-да, у Барбетты... Скажите, это случаем не та знакомая Овсюга, что сдает стулья внаем?
- А также и моя знакомая, ваше превосходительство.
- Вот уж не знал, что вы набожны, Жибасье!
- А как же иначе, ваше превосходительство? Я с каждым днем старею: пора подумать о спасении души.
- Аминь! - проговорил г-н Жакаль, зачерпнул огромную щепоть табаку и с шумом втянул ее в себя.
Собеседники спустились по улице Сен-Жак, на углу улицы Вьей-Эстрапад г-н Жакаль сел в карету, отпустив Жибасье, а тот кружным путем снова вышел на Почтовую и вошел к Барбетте, где мы его и оставим.
XV
Миньон и Вильгельм Мейстер
Розочка совершенно пришла в себя и пристально посмотрела на Людовика ясными глазами. Девочка выглядела обеспокоенной и печальной. Она открыла было рот, чтобы поблагодарить молодого человека или рассказать ему о причинах обморока. Но Людовик, ни слова ни говоря, приложил ей свою руку ко рту, боясь, очевидно, развеять ее сонливость, которая, как правило, сопровождала приступы.
- Поспи, Розочка, - ласково шепнул он. - После таких приступов, как сегодня, тебе необходимо немного отдохнуть. Спи!
Поговорим, когда проснешься.
- Да, - только и ответила девочка, проваливаясь в забытье.
Людовик взял стул, бесшумно поставил его рядом с постелью Розочки, сел и, опершись на деревянную спинку кровати, задумался...
О чем он размышлял?
Попытаемся передать нежные и чистые мысли молодого человека, проносившиеся в его голове, пока спала девочка.
Прежде всего, следует отметить, что она была обворожительна! Жан Робер отдал бы свою самую красивую оду, а Петрус не пожалел бы лучший эскиз за право полюбоваться ею хотя бы мгновение: Жан Робер - чтобы воспеть ее в стихах, Петрус - чтобы написать с нее портрет.
Розочка была по-своему красива, ее не портили ни детская угловатость, ни отчасти болезненная бледность, а смуглый оттенок кожи придавал ей сходство с Миньон Гете или Шеффера.
Она переживала краткий миг превращения из девочки в девушку, когда душа и тело сливаются воедино, когда, по мысли поэта, актер впервые взглянул на цыганку с любовью и это чувство отозвалось в ее душе.