Сальватор. Том 1

Но даже если бы не походка, любопытные могли догадаться о том, что перед ними моряк, по не менее заметному признаку.

У незнакомца были продеты в уши два золотых якорька.

Одет он был довольно изысканно, хотя даже людям непритязательным его наряд мог показаться отчасти двусмысленным.

Он состоял из синего редингота с металлическими пуговицами, довольно открытого, так что был виден жилет с толстой золотой цепью.

На незнакомце были широкие панталоны со складками, обуженные в голенищах и известные в те времена как «казачки».

Сапоги же, широкие в отличие от панталонов, повторяли очертания ноги, которую природа в своей материнской прозорливости создала, видимо, такой, чтобы она могла поддерживать своего владельца в равновесии среди самых неожиданных всплесков разбушевавшегося океана.

Его красное лицо выделялось на фоне белого галстука, повязанного под широким воротничком, напоминая букет маков в белой обертке.

Косынка в красную и зеленую клетку, повязанная вокруг шеи морским узлом, и черная фетровая шляпа с широкими полями и длинным ворсом дополняли его костюм.

Прибавим, что он держал в руке огромную трость, приобретенную им, несомненно, в восточной или западной Индии, где растет удивительный тростник. Очевидно, в память о какомто событии, с которым была связана и эта трость, моряк приказал приделать к ней золотой набалдашник, пропорциональный ее гигантским размерам.

Что могло привлечь на распродажу картин этого необыкновенного господина?

Если бы Петрус был художником-маринистом, посещение какого-нибудь богатого моряка в отставке, желающего иметь коллекцию марин, не вызвало бы удивления.

Но моряк в мастерской исторического, даже, скорее, жанрового художника не мог не вызвать удивления у истинных любителей.

Вот почему появление моряка в мастерской привлекло к себе внимание присутствовавших, до тех пор занятых исключительно картинами.

Он же не смущаясь остановился посреди лестницы, бросил вокруг испытующий взгляд, вынул из кармана чехол, из чехла – очки с золотыми дужками, водрузил их на нос и пошел прямиком к картине Шардена, привлекшего, казалось, его особое внимание, как только он ее заметил.

На картине была изображена хозяйка, чистившая овощи, которые она сейчас опустит в котелок.

Огонь, котелок, овощи были написаны так правдоподобно, что моряк при виде котелка, крышка которого лежала на печи, громко воскликнул, поднеся нос к полотну и шумно вдохнув воздух:

– Гм! Гм!

Он прищелкнул языком и продолжал:

– Бульон так и просится в рот.

Потом поднял левую руку и восхищенно произнес:

– Превосходно! Просто прекрасно!

Говорил он все так же громко, словно находился в мастерской один.

Несколько посетителей, разделявшие мнение вновь прибывшего о полотне Шардена, подошли поближе, а те, кто думали иначе, напротив, отдалились.

После долгого и тщательного осмотра картины, во время которого моряк то поднимал, то опускал очки, он наконец отошел с видимым сожалением и, заметив одну из первых марин Гудена, произнес:

– Ну и ну! Вода как настоящая! Подойдем поближе!

Он в самом деле приблизился к картине, почти касаясь носом полотна.

– Да, тысяча чертей и преисподняя! – выкрикнул он. – Это вода, и не простая, а соленая… Чья же это картина?

– Одного молодого человека, сударь, – сообщил пожилой господин, с наслаждением нюхавший табак перед мариной, которой любовался моряк.

– Гуден, – подхватил он, прочтя на картине подпись – Я, кажется, слыхал это имя в Америке, но впервые вижу работу этого мастера. Хоть вы и говорите, что он еще молод на мой взгляд, тот, кто написал эту шлюпку и эту волну, – настоящий мастер. Мне, правда, не очень нравятся матросы, которые в нее садятся, но нельзя же все делать в совершенстве! Ну-ка посмотрим, посмотрим…

И моряк стал разглядывать картину вблизи.

– А что вы скажете об этом бриге, что виден вон там на заднем плане?

– Сударь, не в обиду будь вам сказано, но это корвет а не бриг… Корвет, который идет против ветра с левыми галсами под гротом, фоком и двумя марселями; хотя это весьма скромно с его стороны. При таком бризе он мог бы поставить свои брамсели и даже лисели. Я в такую погоду обычно приказывал – «Поставить все паруса!»

Моряк по старой привычке выкрикнул эту команду в полный голос.

Все обернулись. Лишь несколько любителей продолжали осмотр мастерской, однако большая их часть сгрудилась вокруг моряка; пользуясь термином, позаимствованным у поэтов скажем, что толпа пошла с ним сообща.

Незнакомец, как видят читатели, был услышан.

Так, пожилой господин успел обменяться с ним несколькими словами, подхватывая его ответы на лету.

– Ах, сударь, – заметил он, – вы, верно, командовали судном?

– Я имел эту честь, сударь, – отвечал незнакомец.

– Трехмачтовым судном, бригом, корветом?

– Корветом.

Словно не желая продолжать разговор на морскую тему моряк оставил волны, лодку и корвет Гудена и перешел к картине Буше.