Salve, Регги

Никогда мысль о ней не наполнялась во мне реальностью - Мари и всё, что было связано с ней, оставалось за гранью мироздания, она была вне условностей, вне жизни, вне времени. До сих пор я не свыкнусь с тем, что видел её вне моих снов. С понятной недоверчивостью я подвергаю сомнению виденное мной, принимая за фата-моргана действительность - я недостаточно близок к фатальной черте, когда памяти случайно хочется показать мне сохранившиеся кадры того дня. Я все ещё не могу поверить в явь произошедшего, новый компонент с трудом укладывается в рецепт отравы моего сердца, составлявшийся годами. Она странным образом меняет Мари, увиденную мной теперь на ту, какой я её помнил - очередной самообман.

Кто же это мистическое существо - зеленоглазый идол псевдопророков, подбрасывающий дикие шутки в варево моей судьбы?

Я с ожидаемой необъяснимостью удивления обнаружил, что двадцать лет, прожитые мной без единого взгляда на Мари, отказывались существовать. Не осталось ничего, бывшего до того времени, когда я скромно находился рядом с Мари, и не осталось ничего после. Были только несколько дней, дней дождя и солнца, её света и моей мрачной тайны. Я растянул их в моей памяти до сладчайшей неизмеримости. Они давно прекратили своё существование такими, какими были изначально, но возродились в целый мир, особый, непонятный, безграничный мир. Он параллельностью всегда существовал где-то рядом, близкий и недостижимый. Мари была девочкой из того мира, и я часто не верил в её бывшую реальность. В том, к упоминанию чего подгоняет меня моя инфантильность, я всегда был рядом с ней, но внезапно она оказалась рядом со мной - это было моей самой безнадёжной мечтой. Я был с ней каждую ночь она со мной - никогда. Каждую ночь двадцати лет я вспоминал её и уходил в прошлое, единственно-доверяя ему. Я уходил в прошлое, а не оно приходило ко мне. Вовсе необыкновенным мне это представлялось - Мари словно пришла из моих снов, вышла из ниоткуда, из временной параллельности. Встреча с ней стала лишь совпадением пространства, но никак - не времени. Я ещё оставался с ней - там, два десятка лет назад. Вне зависимости от того, сколько прошло лет с тех пор, я ухитрялся очень умело заставлять себя верить в то, что это было совсем недавно, но, когда цифры отказывались скрываться, мне становилось очень страшно при мысли о том, что каждая секунда отбрасывает меня от того, что когда-то было совсем не моим вымыслом, несмотря на то, что прошло уже много лет. Чем больше времени проходило мимо меня, тем больше я содрогался от того, что когда-нибудь оно заберёт у меня ту теплоту и святость, с которой я вспоминал Мари. Ясно, что боялся я напрасно - ничто не способно отнять у меня это, память действительно нетленна.

5.

Я был вне реального времени, но во времени, реальность которого давно оспорена и оправдана им самим. Я остался тем же, кем был раньше. Не было бессвязных пошлых дней, ночей этих томительных и неусмиримых не было, не было тоски, не было обречённости, не было скорби. Это время - отрицаемые мной сейчас годы - оказались бесплотными, пропускающими через себя всё, они оказались незаметными. Я не замечал их - надежда вернулась ко мне, но, к сожалению, как всегда, она оказалась призрачной и недолгой. Я уже не могу быть счастливым. И не хочу. Я не смогу вновь вернуться туда, куда вернуться мечтал. Быть с той ушедшей, которой всегда будут верны мои ночи, я никогда не смогу, так зачем же убивать себя разочарованием и прощаться (и прощать) со своим прошлым навеки, невольно заменяя памятное новым и чуждым мне, но неусмиримым и очень настойчивым. Недолгое помешательство уступило место недолгожданной и ненамеренной слезе, решавшей, когда же ей расстаться с ресницами. Я не терпел - раздражение и боль вызывало её пребывание там. Решилась - наконец - оторвалась от ресниц, быстро потекла вниз по щеке, оставляя за собой мокрую полоску, щекотно высыхающую, тут же снизила свою скорость, все ещё сохраняя форму. Пытка продолжалась. Вызвана она была внушением принадлежности к отчаянной моей дерзости; дикая пытка, но я знал, что ещё большая боль ожидает меня в освобождении от неё, я ждал финального отрыва подрагивающей в сомнениях слезы от подбородка, но до этого было далеко (далеко - в сравнении с вытянутым описанием ещё более вытянутых безбожным (и божественным - одновременно) страданием секунд). Вытереть слезу (странно-одинокую) я не мог - не позволяла святость ритуала, тут же выдуманного. Упала. Пропала.