Сам без оружия

Ясно, что он легавый, ясно, что и Щепкин, и тот третий, «оператор», тоже легавый. Целая группа жандармов маскируется под работников этой самой синемы. Для чего? Вот этого Григорий не знал и сколько ни ломал голову, ничего придумать не смог. Понятно, что не из-за него весь сыр-бор. Понятно, что Зинштейн и вся его свита – и впрямь артисты. Григорий успел с ними пообщаться, так что ошибки никакой нет.

Та красивая мамзелька, что приехала с легавыми, тоже, видимо, актриса. Уж больно хороша. И кривляется, и глазки строит. Полюбовница Щепкина? Хотя неважно.

А что теперь делать ему? Прыгать на первой же станции и давать деру? А как же месть? Слово папане дал, негоже соскакивать. Папаня и брательник, царствие им небесное, уже в землице сырой. Зарыли, креста не поставили, ладно хоть попик бы какой молитву прочел.

Может, сперва прибить этих легашей, а уж потом уходить? Легко сказать – прибить! Эти двое Щепкину под стать – здоровые, сильные, тренированные. Григорий мог отличить простого амбала от подготовленного бойца, сам таким был. Так вот эти – бойцы. В открытую лезть никак – шум будет, да и как бы по шее не схлопотать. Бить в спину? Момент подгадать надо. И потом, всех троих не подловишь. Хотя бы этого Щепкина.

Но зачем они устроили балаган со съемками? Зачем едут на край света, в этот проклятый Владивосток? Что за игра? Любопытно.

Хотя излишнее любопытство до добра никогда не доводит. Так что делать?

Григорий думал. Вернее, пытался думать. Но выходило плохо. Он сам не знал, чего хотел, не знал, что делать дальше, не выстроил еще план. И оттого маялся, злился на себя, и на легавых, и на Зинштейна, который втянул его в эту историю. Хотя, чего тут врать, сам в нее влез. Видимо, пора вылезать. Но как?

Григорий опять крутанул в руке нож. Хороша финка. Из хорошей стали сделана известным мастером. Длина клинка невелика – почти три вершка, рукоять такая же. Небольшой односторонний ограничитель. В руке сидит как влитая. Клинок в тело входит легко даже при несильном ударе. Если, конечно, уметь. Григорий умел, не зря долго тренировался.

Ну что, всадить Щепкину под лопатку и деру? Или подождать, посмотреть, что эти легаши задумали? Как быть?

У двери раздались шаги, громкий голос весело проговорил:

– Мон шер ами! Где вы там?

Дверь начала открываться.

Неуловимое движение, и финка исчезла из вида. Григорий откинулся на спинку и встретил возникшего в проеме двери Зинштейна ленивой улыбкой.

– Пан режиссер.

– Как устроились? Не первый класс, зато одни, – чуть виновато улыбнулся Зинштейн.

– Не княжеский дворец, но жить можно, – кивнул Григорий. – А вы как?

– А мы к вам по делу. Пора начинать работать. У меня тут наброски… костюмы, декорации, кое-какие идеи по главным персонажам. Надо бы все это оформить. Не обязательно сразу красками в цвете, можно итальянским карандашом. У вас ведь наборы с собой?

Григорий кивнул на саквояж, в котором лежали наборы карандашей, краски, кисточки, альбомы и листы ватмана.

– Ну и прекрасно! Давайте начнем с самого простого…

Григорий тоскливо посмотрел на саквояж, тихонько вздохнул. А так все хорошо начиналось!

В детстве он любил малевать угольками на печке или на заборе, за что иногда получал по шее от дяди и от отца. Во Франции ходил на выставки модных художников, даже видел, как они работают. Пробовал сам, но ничего сложнее дома, снежной бабы или ведра нарисовать не мог.

Он хорошо понимал, что сейчас начнется, что режиссер устроит истерику, обвинит его в подлоге, раскроет обман перед остальными. А Щепкин наверняка задаст вопрос – зачем все это надо было? И что тогда?

– Это срочно? – спросил он, только чтобы потянуть время. – У меня запястье побаливает. После той стычки.

Зинштейн захлопал глазами, огорченно вздохнул.

– Ну хотя бы попробуйте… немного. Рука долго болеть будет?

– Денек еще, и все.

– Ну хорошо. Я через часок зайду. Хоть набросок главного героя сделайте. В общих чертах.

– А каким его рисовать-то?

Зинштейн на миг задумался, потом посмотрел на Григория.

– Да с себя! Вот зеркало как раз. Только в полный рост и руки чтобы были уперты в бока. Ну, такой гордый вид… – Зинштейн вскочил. – Я скоро загляну…

Когда он вышел, Григорий пододвинул к себе саквояж, открыл его и достал альбом и несколько карандашей. Задумался.

За разоблачением последует уход. И как бы не с шумом. А уходить нельзя. Значит, надо сделать так, чтобы Зинштейн не особо кричал, а другие не задавали много вопросов. Как? Надо думать, время еще есть.

…Идею подключить Зинштейна и съемочную группу к прощупыванию японцев подала Диана. Аргументировала просто – известных людей никто не заподозрит в работе на русскую контрразведку. Все знают, до чего творческая богема ненавидит полицейские и прочие структуры власти и даже готова, наоборот, помогать противной стороне.

Возражать было нечего, сей прискорбный факт не являлся секретом. Хотя возмущал до глубины души. Только в России представители интеллигенции всегда так рьяно вставали против власти и не стеснялись заявлять об этом во всеуслышание.