Сам о себе

После долгой потери времени, столь обидной в тридцатилетнем возрасте, у меня появилась наконец возможность поработать в кино над новой комедией. Но удача и счастье решительно изменили мне. И сценарий, который встретился на моем пути, мне нравился и написан он был талантливейшими Ильфом и Петровым. Но, на беду, как это часто бывает в кинематографии, сценарий запоздал года на два для запуска в производство, поэтому потерял актуальность и отстал от жизни. Написан он был в 1928 году, но после разнообразных многих перипетий был взят для производства Киевской кинофабрикой только в 1935 году под названием «Однажды летом». Многие эпизоды, сцены и характеры действующих лиц конца нэпа перестали быть убедительными к 1936 году, когда была выпущена картина. В стране многое изменилось за эти годы. Эти перемены не были отображены в сценарии. Поэтому признаки и характерные элементы нэпа раздражали критику и зрителей, искавших в фильме отражение сегодняшнего дня. Многое воспринималось как анахронизм.

В фильме была еще одна ошибка. Мы сознательно во многом отрывали фильм от советской действительности. Роли главных двух героев фильма – комсомольцев Жору и Телескопа – исполняли Л. Кмит и я. Мы их играли как простых молодых людей, изобретателей-фантазеров «вообще». Несмотря на то что фильм протекал на фоне советской действительности, эта действительность, по существу, отсутствовала. Мы хотели поставить какую-то отвлеченную сказку, что в корне было неверно, хотя бы уже потому, что советская кинематография призвана была отображать реальную советскую жизнь. Наш замысел повис в воздухе, повел по неверной дороге, придал фильму ненужную слащавость, а также и наивность, которая могла восприниматься как бедность. В этом фильме я как актер выступал в двух центральных ролях – комсомольца, любителя-автомобилиста Телескопа и профессора Сен-Вербуда, проходимца и фокусника-шарлатана.

Роли были интересные. Персонажи, которых я играл, встречались друг с другом в кадрах. Трудно было догадаться, что эти роли играются одним и тем же актером. Но эти роли успех у зрителей имели средний и не полюбились публике так, как некоторые другие мои роли в кино. Причиной тому была именно оторванность от жизни, к которой мы ошибочно стремились. Образы были оригинальными, но и надуманными, не типичными и не принимались зрителем близко к сердцу.

И все же фильм, с моей точки зрения, получился в общем не плохим, но скромным и бедным, потому что технические возможности у нас были весьма ограниченны. Мы удостоились даже авторской похвалы Ильфа и Петрова и их друзей Катаева, Кольцова и других, которые были на просмотре.

Но нас ждал разгром. Почему-то наша картина в рецензии «Правды» сравнивалась с прекрасным фильмом Александрова «Цирк», которому, конечно, отдавалось громадное предпочтение и который нам ставили в пример.

У меня после этого неуспеха уже и не было охоты ходить по начальству и доказывать на словах, что я могу еще что-то попробовать, сделать и просить доверить мне еще какую-либо работу.

В свое оправдание для курьеза могу еще вспомнить о довольно парадоксальном отношении авторов сценариев «Цирк» и «Однажды летом» Ильфа и Петрова к вышедшим фильмам. Ильф и Петров были вполне удовлетворены нашим фильмом. А незадолго до выпуска «Цирка» они сняли свои фамилии с титров, так как считали, что сценарий их искажен и изменен режиссером без согласования с ними. Но победителей не судят. Г. Александров со своим фильмом имел, несмотря на такое, может быть, слишком придирчивое и принципиальное отношение авторов сценария, большой и неоспоримо заслуженный успех.

Вскоре после выпуска фильма «Однажды летом» я пришел к довольно плачевному состоянию. В кинематографии у меня дела пошли совсем плохо. Мне не только не давали самостоятельной работы, но режиссеры почти перестали приглашать меня на мало-мальски интересные роли. С их точки зрения, я уже был в достаточной степени использован, изжил себя, а моя несколько гротесковая манера игры не соответствовала тому строго реалистическому пути, по которому развивалась советская кинематография. Мне кажется, я не ошибусь и не преувеличу, если скажу, что мое имя в кинематографии в это время приобрело какой-то специфический и не очень достойный характер, как имя актера дурного тона. В праздновании пятнадцатилетия советской кинематографии я был, как говорится, совершенно обойден каким бы то ни было вниманием. Передовая театральная и кинообщественность признавала еще за мной репутацию интересного театрального актера, главным образом Театра Мейерхольда, да и то в прошлом. И... вдруг я почувствовал себя сброшенным со всех счетов.