Сам по себе

В яростном свете стала видна верхняя часть сидящего тулова. Головой её назвать никак не получалось. Широченный рот, не пасть, не хайло даже, а именно рот, губы и язык, рассечённые бритвенными лезвиями мутовки, так что от них оставались одни лохмотья. Никакого намёка на зубы, а сразу бездонный провал утробы.

По бокам рта тускло зеленели гнойники глаз. Ни лба, ни волос, ни ушей, ни дырок носа не было и в помине, все эти излишества были хозяину третьего неба не нужны.

Вытащенная из нижних миров мутовка оказалась меньше, чем незадолго до этого. Комья масла облепляли её. Масло плавилось и стекало по ветвям молнии.

Мутовка на всю глубину канула в утробу, затем хозяин медленно и сладострастно потянул её наружу, обсасывая масло и рассекая язык, губы, а может быть, и ещё какие внутренности.

— Срастётся, — зачем-то попытался успокоить себя Сам. Хотя, какое ему дело до целости вражеского стомаха? В данном случае Сам с удовольствием остался бы неуспокоенным. А если бы мог, то порубил бы окровавленные внутренности на фарш.

Чудовищный рот приоткрылся, и Сам, давший слово не распускать копьё, ринулся в атаку. Он летел не в глубь глотки, а поперёк, там, где мутовка развалила беззащитный язык на восемьдесят шесть тысяч четыреста тонких полосок. Теперь Сам обучился считать до такого числа. Язык был мягок и почти не задерживал полёта. Куски мяса шмякались где-то позади Сама.

Не заметить такое было невозможно. Рот с квакающим звуком начал закрываться.

«Вот уж кто лягух лягушек», — успел подумать Сам.

Губы смачно сошлёпнулись, но Сам не был раздавлен ими. Неожиданно для самого себя он ощутил, что его выдернуло из небывалого рта и уронило на что-то живое и прохладное. Сам поднял голову. Он лежал на ладони Харизмы.

Когда Сам выбрался из вулкана, Харизма тоже возилась с ним, но Сам совершенно этого не помнил. А теперь он поднялся на ноги и обнаружил себя на широкой Харизминой ладони.

— Зачем ты это сделал?

— Исключительно по недомыслию, — ответил Сам. — У меня сил не было смотреть на его художества.

— Я так и знала.

— Кто это? С кем я схлестнулся? Это старый Хариз?

— Нет. Хариз лежал и ничего не делал до той минуты, пока его не сдернула с места мутовка. Ему ничего не было нужно, а этот, вон какой деятельный. Прямая противоположность Харизу.

— Хариз наоборот… — протянул Сам. — Получается Зирах.

— Пусть будет Зирах, — согласилась Харизма. — Всё равно он не говорит, да кажется, и слов не понимает.

Гороподобный Зирах возвышался перед ними, и сразу было видно, сколь он огромен, какая Харизма маленькая по сравнению с ним, а Сам такой крохотулечный, что в нём кроме самости и нет ничего.

Глаза Зираха медленно налились смарагдовым огнём. Он увидел Харизму.

— Масло… — простонал он, разом опровергнув мнение Харизмы, о своём неумении говорить. — Отличнейшее масло.

Окровавленный рот приоткрылся собираясь глотать. Сам шагнул вперёд готовый защищать богиню. Жалкая попытка! Копьё… то, что он привык называть копьём — ничтожный кусочек, скушенный с конца мутовки. От удара о верхнее небо оконечность копья загнулась наподобие миниатюрного багра. Оно ещё было способно рассекать мягкий язык, но больше не годилось никуда. И всё же Сам был готов драться.

Зирах сглотнул кровавую слюну.

— Прекраснейшее масло.

— Не понимаю, — громко произнесла Харизма. — Ты, что же, живёшь ради того, чтобы сбивать и глотать масло? Так не бывает. Весь мир не может существовать ради того, чтобы ублажать чью-то утробу.

— Ма-а-сло! — стонал Зирах плотоядно глядя на светлую фигуру Харизмы. — Съем масло!

— Нельзя есть того, с кем разговаривал! — закричал Сам.

Всеобъемлющий мощный Зирах, а против него Сам, что там видеть и, тем более слышать? Однако Зирах расслышал и даже ответил, ворочая обрезками языка:

— Мне можно.

На это возражать было нечего, и Сам обратился к высшей силе:

— Харизма, хоть ты подумай, ты же предвечная богиня, на которой держится мир, а для него ты кусок масла, который он хочет заглотить. Можно ли такое представить?

— Это непредставимо, — ответила Харизма, — но я попробую.

Харизма стояла напротив Зираха, рядом со ждущим ртом. У неё была одна или две секунды, для того, чтобы попытаться спастись, но она ими не воспользовалась. Сам задал ей вопрос, и она задумалась, как на него ответить.

Время остановилось.

Так уже было когда-то. Времени не существовало, некому было отличать, идёт оно или нет. Вернее, что нет. И только потом мутовка, возмутившая мировое спокойствие, запустила ход времени. Но теперь истории пришёл конец. Будь иначе, ненасытный Зирах переболтал бы сущее в масло и сожрал его: и деятельных ползунов, и тупомудрствующих обитателей неба, и саму Харизму, которая казалась ему кусочком, не требующим даже взбивания. За такое надо убивать, немедленно, не ожидая, когда он начнёт глотать.

Время застыло лишь в одной вселенной из трёх. Где-то в бесконечной глубине шебуршились ползуны, обсуждали, что ещё можно выстроить, на втором небе болтуны воздавали славу себе премудрым, и лишь в горних высях царило недеятельное молчание.