Сам себе бог

Повод не заставил себя ждать. Вечером ко мне в комнату пришла вся наша орджоникидзевская братия, учившаяся в академии. Человек 5-6. Вопрос был один – что делать? Я был старшим не по возрасту, а по годам обучения в академии, и все ждали, что предложу я. С одной стороны, для меня было ясно, что Б. – не тот человек, из-за которого надо ложиться под танк, потому что за прошедшие годы тысячекратно убедился в том, что он полный пофигист, и его дела находятся на разных полюсах с его словами. Но пацаны этого не знали. Они по инерции смотрели ему в рот, потому что говорил он всегда правильно, ссылаясь на высокую мораль, идеалистические принципы и т.п. Если бы подобный проступок совершил кто-то другой – его бы просто наказали выговором, в крайнем случае отсидкой на гауптвахте. Но для Б. единственным вариантом было отчисление. Это знали все. И я предложил сказать, что там был не Б., а я. Просто я, якобы, взял его китель и воспользовался его пропуском, лежавшим в кармане. Оставалась одна загвоздка – комендантша. Она ведь видела не меня, а Б. лично. Я в тот же вечер поехал к ней в общагу и уговорил подтвердить мою личность, объяснив все последствия для Б. Тетка сжалилась и сказала, что подтвердит это перед начальством.

В итоге все прошло так, как мы задумали, несмотря на то, что шито было все белыми нитками. Я получил выговор, забрал поданное ранее заявление в партию (тогда это было важным моментом, а я решил вступить в партию по абсолютно идейным соображениям). Но главное было не в этом. Я "упал" в глазах очень уважаемого мной человека – начальника факультета, Бугрова Станислава Алексеевича. Он сразу все раскусил, вызвал меня и сказал, что он бы меня понял, если бы я промолчал, но я соврал, а посему теперь его отношение ко мне совсем другое. Наши отношения восстановились только через 5 лет, когда я поступал в адъюнктуру, и Бугров помог мне вырваться из войскового звена. Тогда он мне и сказал, что «зуба», который у него был против меня, уже нет.

А дело было в том, что Бугров, придя в академию за званием генерала, на первых порах поддержал Б., которого собирались отчислять уже тогда. Он неформально с ним поговорил, и Б. клятвенно пообещал перестать нарушать дисциплину. Бугров, бывший реально крутым человеком, ценил данное слово и лично за него поручился, хотя все остальное начальство говорило о бесполезности такого решения. Но Б. есть Б. У него слова, в которые ему хотелось искренне верить, и дела, которые он делал, никогда близко не сосуществовали. В результате Бугров стал воспринимать его как клятвопреступника, и вопрос об отчислении ждал только последней капли. Я этому помешал. Правда, не надолго.

Почему я это сделал? У нас был довольно тесный круг друзей с одинаковыми взглядами на жизнь и дружбу. Во многом эти взгляды формировались и под влиянием идей, постоянно высказываемых Б. Я-то уже понял, что все это пустое, и сам он совсем другой по сути. Но все остальные этого не знали. И получалось, что в трудную минуту никто не пришел человеку на помощь. Прошло несколько лет, и все осознали его безответственность. Отношение к Б. изменилось кардинально. Многие мне на него жаловались и старались избегать лишнего общения с ним. Но в тот момент, с моей точки зрения, важно было не продекларировать на словах принципы дружбы, а показать, что это не просто слова. Вот я и показал. Знаю, что для большинства людей я неправ и сейчас, но не жалею об этом.

Завершая разговор о возрасте и времени, не могу не сказать о разном восприятии и неоднозначном понимании этих категорий в те или иные периоды жизни. В детстве разница в 2-3 года представляется колоссальной. Она видна любому. И сами дети ее вполне реально воспринимают. Почему-то мне запомнился эпизод из детства. Мы жили в военном городке в Германии. Я был первоклассником, а в соседнем доме жили две девочки, учившиеся в 3-4 классах, которые мне казались очень (!) взрослыми. После 20 лет такая разница в возрасте почти никак не воспринимается, а в шестьдесят или шестьдесят пять лет ее вообще невозможно определить, да и никого это не волнует.