'Сам Вальтер Скотт', или 'Волшебный вымысел'

Вальтер Скотт охотно и усиленно изучал языки. Он знал латынь (без этого не юрист!), итальянский, французский, и потом вдруг, как рассказывает зять-биограф, они с приятелями из одной статьи, появившейся в эдинбургском журнале, узнали о новейшей немецкой литературе и философии. Статья показалась им откровением, и она в самом деле была знаменательна: в ней сообщалось о немецкой школе мысли, направленной к почве и корням, традиции и нации, что становилось популярным на Британских островах, в том числе и в Шотландии.

Хорошо ему знакомый собственный наследственный материал Вальтер Скотт через немецкое посредничество - увидел как бы заново. Давно увлекаясь англо-шотландскими балладами и собирая их, Вальтер Скотт именно по примеру Бюргера (подражавшего Макферсону и Перси) составил собрание "Песен шотландской границы", а следом за этим создал и собственные поэмы в том же духе.

С тех пор Вальтеру Скотту до конца его дней сопутствовал неизменный литературный успех. "Что мне досталось славы свыше моей собственной доли, с этим мои современники согласятся столь же охотно, как и я сам признаю, что слава превысила не только мои надежды, но даже мои желания", - так, и совершенно справедливо, писал Скотт. В записанных им балладах и в его собственных поэмах читатели увидели исторически реальную фольклорно-этнографическую фактуру, отличную от условно-декоративной типично романтических сочинений:

Не спалося лишь ей, не смыкала очей:

И бродящим, открытым очам

При лампадном огне, в шишаке и броне

Вдруг явился Ричард Кольдингам.

"Смальгольмский барон", пер. В. А. Жуковского

В колорите поэм и баллад Вальтера Скотта, конечно, есть и общеромантическая декоративная фантастичность, в сюжетах - непрерывное нагнетание хитросплетений интриги, строящейся по правилу, которое впоследствии пародийно было определено так: "Кто-то сразил кого-то" (Льюис Кэрролл). Вместе с тем это не просто внешнее оформление, Вальтер Скотт и по существу стремится передать народный взгляд на историю, отсюда таинственность, странные предзнаменования, выразительная, однако не до конца понятная символика. Как в самом деле и за что суровый смальгольмский барон убил Ричарда Кольдингама? Все это не только не договорено, но намеренно оставлено не вполне понятным. И это действительно передает дух народных баллад, где по-своему делается попытка показать сложность, неисповедимость исторических путей.

Объезжая свой край в поисках старинных преданий и песен, шериф графства Селькирк множество раз убеждался: первоначальное впечатление, испытанное им на месте, где заодно с какой-нибудь шамкающей старухой пел ветер и подтягивала, кажется, вся округа, вне натуральных условий теряет значительную часть своей первозданной силы. Вальтеру Скотту открылось (как очередной вариант противоречия), что народные песни, если ставить своей целью сохранение их духа, нельзя только лишь записывать. Без аккомпанемента того же ветра и виски первоначальное впечатление от песен само по себе, только силой записанных слов, нельзя воспроизвести. Сила народных песен заключается поистине в духе тех мест, где они были созданы, поэтому, чтобы запечатлеть их первозданную силу, творец-художник, поэт-мастер должен преобразить их, воссоздав обстановку, возместив утраченное при переносе на бумагу одних только слов. Слов народного певца мало, требуется вместе с песней воссоздать его самого и даже все окружение целиком, если автор, литератор-профессионал, хочет, чтобы читатели разделили с ним впечатление, некогда испытанное там, на месте.

То, что "Песни шотландской границы" или "Песнь последнего менестреля" не просто копировали реальную фольклорную образность, что тут не народное творчество, а свободная его переработка, это знатоки заметили сразу. Они же отметили удачность переработки. Понимавшие известную поддельность предлагаемой им "народности", читатели в то же время признали и высоко оценили верность, честность авторских намерений в творческом воссоздании народного материала.

Те же принципы Вальтер Скотт распространил и на прозу. Читателю вальтерскоттовских романов заведомо предлагался вымысел, но вымысел особый, волшебный, способный заставить забыть вымышленность. Становилось это возможным, как отметил внимательный читатель Вальтера Скотта Гёте, благодаря продуманности и содержательности всего повествования. Не мистифицировать простодушную публику, а увлечь ее размышлением о смене времен, о ходе истории - такова была задача "шотландского барда".