'Сам Вальтер Скотт', или 'Волшебный вымысел'

На веку Вальтера Скотта Англия по меньшей мере трижды оказывалась на грани нового революционного переворота. И если гром все-таки не грянул и взрыва не произошло, то это объясняется прежде всего социальной позицией все того же среднего класса, которому было что терять в случае большой социальной схватки и, прежде чем ввязываться в битву, нужно было крепко подумать, что выгоднее: нажать ли еще на аристократию во имя очередных уступок, или попридержать бедняков?

Однако парадокс заключается и в том, что критики буржуазного прогресса, романтики, вышли главным образом из той же среды - буржуазной. Были среди них и аристократы, вроде Байрона, но все таки в большинстве своем то были, по выражению А.М. Горького, "блудные дети буржуазии": те же представители среднего класса, только оказавшиеся "не у дел", а потому тяготившиеся ощущением неприкаянности, ненужности, одиночества... Отцы постарались дать им образование, а они отплатили им своего рода неблагодарностью, занявшись вместо приумножения и совершенствования нужного и прибыльного "дела" кропанием стихов или сочинением "вымыслов". Они вздыхали о прошлом, которого у них не было. Например, сын содержателя извозной конюшни Китс, не пошедший в аптекари, как хотелось того отцу, и ставший поэтом, грезил о средневековых замках, рыцарях и дамах. Другие живописали экзотический Восток (где, понятно, не бывали). Третьи звали прочь из душных, суетных городов на лоно природы и даже сами пробовали там жить, правда, при обеспечении и помощи со стороны преданных друзей или близких...

Романтизм, несомненно, заключал в себе изрядную долю мистификации, проще говоря, обмана читающей публики. Но это был, по выражению Пушкина, "возвышающий обман". Возвышающий настолько, насколько выражалась в романтическая творчестве сила духа. Это была своего рода лаборатория по испытанию творческого воображения, его возможностей - способности по одному намеку уноситься за край родной и рисовать выразительнейшие картины Поэт и критик Колридж (сын провинциального приходского священника), как известно, никуда и никогда дальше Мальты не плавал - в океан не выходил, но именно он создал такие поэтические картины океанских просторов, что у читателей захватывало дух и кружилась голова. Откуда черпал поэт вдохновение? А из книг, как скрупулезно доискались исследователи. Может быть, так и нужно - силой грез создавать нечто такое, что кажется более реальным, чем сама реальность? Изучено и уяснено: это демонстрация ресурсов духа, тончайшей интуиции и острой наблюдательности. Словом, чуткая душа, которой требуется лишь повод, малейший внешний импульс, чтобы, подобно листве от ветерка, прийти в движение.

Нельзя верить романтикам на слово, как выразился один исследователь. Иначе говоря, в романтических произведениях, идет ли в них речь о средневековых замках или о морских просторах, нет ни замков, ни моря, но есть переживание, вызванное мыслью, скажем, о море, и - запечатленное.

Вальтер Скотт шел по тому же пути, что и романтики. И он уводил читателей куда-то вдаль, в неведомое и таинственное. И он до головокружения и чуть ли не до обморока, до самозабвения доводил читающую публику зрелищем необычайных картин природы, рыцарских ристалищ и т.п. Однако была между ним и романтиками существенная разница.

В предисловии к одному из наиболее известных своих произведений, роману "Роб Рой", Вальтер Скотт наглядно обозначил эту разницу. О Роб Рое, неукротимом горце, писали и до Вальтера Скотта, в том числе и поэт-романтик Вордсворт, посвятивший знаменитому разбойнику балладу, которую Вальтер Скотт привел почти полностью в авторском предисловии.

Для Вордсворта Роб Рой - воплощение погубленной "простоты", разрушенной "первозданности". Вордсворт воспевал в лихом разбойнике упорство самой природы, славил естественное и потому безошибочное чувство врожденного достоинства и справедливости. А Вальтер Скотт по поводу вордсвортовских строк говорит: "Все же не следует думать, что этот незаурядный человек, поставленный вне закона, был истинным героем, неотступно следовавшим в жизни тем нравственным воззрениям, какие прославленный поэт, стоя над его могилой, приписывает ему в заботе о его добром имени". Проще говоря, повстречался бы поэт-романтик с этим воплощением "воли" и "доблести" на узкой горной тропе, лицом к лицу...

Вальтер Скотт не отбрасывал вовсе романтического поклонения воле и дикости. Он лишь желал, чтобы читатели реально представили себе личность, не укладывающуюся в нынешние представления о доблести и благородстве. Роб Рой жил в иное время, и судить о нем, согласно Вальтеру Скотту, следует соответственно по иным - не современным - понятиям.