Сама жизнь

Но, что бы он ни написал, важнее всего – не это: гость из Англии, рассказавший о письме, тут же стал вспоминать, каким деликатным, терпимым, скромным, что там – кротким был «сэр Айзэйя» в жизни. Читая его книги, вспомним об этом. Нам не хватает именно этих свойств.

Вот мы его и отпугнули. И то подумать, христианство было связано для него прежде всего с фанатизмом, христиан он в самом лучшем случае считал «ежами», людьми одной идеи. Скольких еще благородных и мудрых людей мы отпугнем?

О любви и браке [ 114 ]

Иногда удивляешься, а иногда – нет, что классики детектива – такие хорошие люди. Эдгар По, конечно, хороший в своем роде, но сумасшедший или во всяком случае алкоголик. Начнем с Конан Дойля,

который сделал детектив любимым чтением и высших, и средних, и низших классов. Многое трогает в нем: детская любовь к истории, рискованные поиски истины, рост, доброта, идиллический брак (второй), бесхитростное общение с умершими. О Честертоне, тоже огромном, как гора, нечего и говорить, его вот-вот причислят к лику блаженных. Трогает средце и Агата Кристи с ее нравственной строгостью, английской нелепостью, любовью к красоте и уюту, идиллическим браком (опять же – вторым). Поскольку статья эта – именно о браке, напомним, что у Честертона идиллическим был первый и единственный брак. Правда, ни у Агаты, ни у Гилберта Кийта от счастливых браков детей не было.

У Дороти Сэйерс сын был, а брак оказался несчастным. Человек она очень хороший, хотя странности ее превышают даже английскую норму. Как нередко случается, она прикрывала застенчивость «какой-то зверской манерой» (сказал это Льюис) и странными нарядами, вроде парчовых платьев и длинных серег. В молодости она часто и невинно влюблялась, пока не вышла за русского (еврейско-украинского) эмигранта по имени Джон Курнос. Записи и письма тех лет, когда он пытался привить ей беззаконие, так мучительны, что, увидев его книгу у моих американских хозяев, я не стала ее читать. Все-таки отстояв свое credo[ 115 ], бедная дочь священника, окончившая Оксфорд, как-то машинально сошлась с «обычным человеком». То ли он был женат, то ли просто сбежал – тайну разгадать трудно, очень уж она ее берегла, чтобы не убить родителей. Пришлось поехать к родственнице, родить там и оставить ей сына. Никто, даже друзья, ничего не знали, пока не увидели на похоронах взрослого и не очень приятного человека. Из писем видно, как сокрушалась она, что не могла его воспитывать[ 116 ]. Чтобы обеспечить «материальные блага», она поступила работать в рекламное бюро, а вскоре стала писать детективы.

Через несколько лет она вышла замуж за журналиста, похожего на героев Хемингуэя. Ей такие люди не нравились. Может быть, она его пожалела, может быть – очень хотела завести дом. Дом она обрела, но Джона Антони муж туда не взял, хотя обещал. Это было ударом; к тому же Аттертон Флеминг начал ей завидовать.

До самой смерти он унижал жену. Иначе и быть не может, если живут вместе самолюбивый неудачник и мудрая, деликатная, да еще знаменитая женщина. Поскольку эгоизм бездонен, сделать она ничего не могла. Со временем он, видимо, стал стыдиться, что у него такая жена. Так и шло, пока в начале 1950-х он не умер. Лет семь она прожила одна, в сельском доме, среди многочисленных кошек.

«Престолы и господства» она начала и бросила задолго до этого, в конце 1930-х. Те главы, которые написаны ею – не столько детектив, сколько чистая притча: вот – хороший брак, вот – плохой. Гарриет и Питера связывает пылкая влюбленность (бедная Дороти это подчеркивает), но не только. Прежде всего, они знают дружбу, радость равных. Можно различить и ту любовь-жалость (caritas, agape), благодаря которой вершина брака – в старости, как у старосветских помещиков или у Иоакима и Анны. Все это так прекрасно, что заражает Мередита, прежде боявшегося женитьбы. Страницы, где Гарриет устраивает дом для его будущей семьи – просто гимн пенатам.

Розамунда и Лоуренс сумели перегнать влюбленность в затяжную страсть со всеми ее последствиями. Эгоисты – оба, так что подозрения и требования идут с обеих сторон. Что вышло, дописала Джин Пэтон Уолш. Мы не знаем, чем кончила бы книгу Д. С, но это неважно. Ничего хорошего выйти не могло, на эгоизме ничего не построишь, во что бы он ни облекался. Опасней всего, если его называют любовью. Чем выше ангел, тем хуже он в виде беса. Это и определило слово книги «Престолы и господства».