Самая долгая ночь

Над головой пронесся ночной истребитель Ме-110 и сбросил на польдер три осветительных бомбы. В следующий момент Кремпель, затем его и Хасселя подчиненные из орпо, и, наконец, Гискес на другой стороне насыпи открыли огонь. Над дамбой засвистели пули и затрещали автоматные очереди. Пройсс пригнулся, спрятавшись за хилым деревцем на крошечном островке. Кремпель вскинул пистолет-пулемет и выпустил длинную очередь. На востоке, над горизонтом, появились две нитки перламутровых бус, нанизанных на темноту, причем довольно низко, почти над самой дамбой. В следующее мгновение они обрушились в землю. Трассирующие пули осветили то место, куда были нацелены пушки «мессершмитта». Самолет прогудел у них над головой, и молодые листья на чахлых деревцах затрепетали, как во время бури.

Сначала Пройсс чувствовал себя неплохо. Треск выпущенной Кремпелем очереди успокаивал, равно как и пушка «мессершмитта», поливающая евреев безжалостным огнем. Сегодня ему бояться нечего, подумал он, начисто забыв о той, другой, ночи на польдере, когда он со страху обмочил штанину. Увы, евреи открыли ответный огонь, причем всего в двадцати метрах от него, и он, не сумев себя пересилить, сжался в комок у корней дерева и вздрагивал при каждом выстреле.

Так продолжалось до тех пор, пока вновь не заговорил Me-110, причем его пушка грохотала раз в десять громче. Кремпель рухнул на землю лицом вниз всего в нескольких сантиметрах от Пройсса и принялся громко звать мать, а затем Бога. Пройсс протянул руку, а когда снова поднес ее к себе, она была мокрая и теплая, и вся в крови. Пройсс не мог оставаться рядом с ним, просто не мог и все. Ни о чем не думая, он бросился бегом, не зная точно, куда бежит. Он не испытывал ничего, кроме странного ощущения, что его ноги то становились свинцовыми, то он вообще не чувствовал их веса. Это означало, что он бежал то по воде, то вновь по сухой земле. Он бежал туда, где не мигали никакие красные вспышки. Земля под его ногами круто уходила вверх, и он потерял фуражку, однако продолжал бежать, причем еще даже быстрее. Он думал о Марте, а вовсе не о Науманне, и даже не о евреях. Им владело одно-единственное желание — поскорее унести ноги.

Река отвернула полу его плаща и попыталась нащупать кровь. Несколько мгновений она ждала, когда ее вновь охватит внутренняя пустота. Леонард неожиданно застонал. Значит, все-таки жив. Однако страх был так велик, что, казалось, она вот-вот захлебнется им. Река провела руками по его груди, пытаясь нащупать рану — в том, что он ранен, сомнений не было, ведь он рухнул на землю как подкошенный, однако так ничего и не обнаружила. Ее руки добрались почти до его талии, и она прикоснулась к рукоятке пистолета. Она тотчас нащупала кровь, однако ее было совсем чуть-чуть, лишь на кончиках пальцев. От огня, который немцы вели по склону дамбы, укрыться было негде. Река выкатила Леонарда из его плаща и вновь ощупала, пока наконец не нашла то, что искала.

— Леонард, твои деньги, — воскликнула она, чувствуя, как у нее отлегло от сердца. Из-под рваной подкладки плаща она вытащила наружу пачку банкнот. Посреди самой пачки шел надрыв. — Твои деньги остановили пулю! — сказала она. — Взгляни!

И она поднесла пачку денег к его лицу.

— Рикошет, — произнес он глухо, но уже в следующее мгновение приподнялся.

— Леонард! — вновь воскликнула Река и прильнула к нему, а затем заключила в объятья. Еще несколько мгновений назад он был мертв, подумала она и даже вздрогнула при воспоминании об этих жутких мгновениях. И вот теперь снова жив.

Ее рыдания утонули в рокоте авиационного двигателя. Над их головами вновь возник самолет, а по склону дамбы с удвоенной яростью заплясали пули. В этой трескучей какофонии огня их собственные выстрелы раздавались все реже и реже.

— Пора к лодкам, — сказала она и потянула его за руку, помогая подняться на ноги. После чего протянула ему плащ и даже простреленную пачку денег.

Накинув себе на плечо ремень его автомата, она обхватила Леонарда рукой за талию, и хотя вокруг продолжали греметь выстрелы, помогла вскарабкаться на дамбу, которая метров на десять высилась над ними.

Даже если ему суждено прожить да ста лет, подумал Пройсс, ему никогда этого не забыть.

Он карабкался вверх по склону дамбы, чувствуя, как с каждым движением слабеют ноги, однако стоило ему оказаться наверху, как панический ужас отпустил его. Пройсс остановился как громом пораженный при виде зрелища, представшего его взгляду. Под ним на мелких волнах качались две рыбацкие лодки, причем обе приближались к деревянному настилу пристани.

У основания дамбы, прямо под ним и дальше стояло огромное скопище людей, жавшихся к кромке воды словно муравьи, которым страшно преодолеть реку.

Третья лодка была объята огнем. Желтые языки пламени и темные клубы дыма были хорошо видны в шипящем свете двух осветительных бомб, медленно плывших на парашютах над морским берегом.