Из очерковой книжки мы узнаем, что этой деревни — только в повести она названа условно Коробово, а в очерках — Мало-Кабаново — уже нет на свете. Впрочем, это было ясно уже и из последней, заключительной главы повести — о приезде в родную деревню в наши дни, где автор встретил только нескольких старух, Ефросинью в том числе. Заключительная глава эта стала в видоизмененном варианте первой главой очерковой книги «Большое новоселье». И та лирическая грусть, дымкой памяти о прошлом завершавшая повесть, — исходное настроение, с которым мы начинаем читать очерки В. Ситникова. Аналитические очерки о том коренном, глубинном, всеохватывающем процессе нашей деревенской жизни, который был первым пожалуй, уловлен и запечатлен художественно Василием Беловым в его ответном рассказе «За тремя волоками». Рассказ о том, как после долгих лет отсутствия — с войны — майор, не выдержав, решает, наконец, поехать в свои родные деревенские места, где никого из родных уже давно не осталось. Как добирается он до родных своих мест: вначале на авиалайнере, потом на поезде, потом на автомашине, как бы переправляясь из эпохи в эпоху, причем последний, самый короткий промежуток пути, всего «три волока», несколько десятков километров бездорожья от станции до дома, занимает у него не часы, как самолет или поезд, но несколько суток. И вот он у цели.
«За соснами было небольшое поле, а там и косогор, и родимая Каравайка. Майор шел все быстрее, не замечая этого, и все хватался за карманы, ища папиросы. Вот позади и Вороньи сосны, травяная тропа выпрямилась, незаметно перешла в колесную дорогу, и он выбежал на косогор.
Каравайки на косогоре не было».
Щемящее чувство грусти оставлял этот рассказ, и ни автору, ни читателям (велика магия художественного слова!) как бы не было дела до того: а что случилось с деревней Каравайкой? Какие ветры над ней пронеслись? Почему Каравайки не стало на этой земле?
Лишь «где-то за тремя волоками неслись поезда и свистели ракеты, а здесь была тишина, и майору казалось, что он слышит, как обрастают щетиной его напрягшиеся скулы».
Это рассказ о горе человека, потерявшего вдруг свою малую родину.
Но возможен, а пожалуй, и необходим еще и другой взгляд: не со стороны человека, спустя три десятилетия приехавшего повидаться с родимой стороной, а со стороны тех, кто живет и трудится здесь — в Каравайке ли, Мало-Кабанове или Заречье — постоянно. И, пожалуй, этот-то взгляд и будет главный, основной, потому что он выражает желания, чаяния и стремления тех, кому не наезжать в родные места, а жить в них. Этот взгляд и содержится в книжке «Большое новоселье», равно как в рассказе «В гости к Щепову» или очерке «Крестьянское гнездо».
В беседах с жителями и работниками родных своих кировских мест Владимир Ситников выявил одну характернейшую закономерность: «— Больше всего мне, пожалуй, за сселение достается не от своих колхозников. Они за него, — говорил В. Ситникову председатель колхоза имени Кирова Николай Андреевич Селюнин. — А от заезжих людей, которые когда-то тут жили, в зыбке такой качались». И далее председатель рассказал историю, как напустился на него однажды некий городской заслуженный пенсионер: «У вас под березниками да осинниками больше земли пропадает. А тут у людей память. Я тоже на него взъелся, — рассказывает Селюнин, — раз так в своей деревне нуждался, так почему пятьдесят лет не приезжал? Может, твой ум, твой опыт и здесь пригодились бы!»
Очеркист начинает свое исследование проблемы переселения деревень, находясь в известной мере в позиции этого пенсионера. И его можно понять. «...Деревни нет. Просто зеленая куща с высокими тополями стоит на ее месте». Нет той самой деревни, которая с такой проникновенностью и любовью описана в повести «Русская печь». Автор не скрывает своей естественной печали по этой исчезнувшей деревне. Но его волнует и другой вопрос: «А отчего покинули мои земляки такую уютную красивую деревню?» Он разговаривал с десятками людей, и рядовых колхозников, и колхозных руководителей, он производит своего рода исторические и социологические изыскания и в результате приходит сам и приводит читателей к мысли, к убеждению в естественности неотвратимости и благотворности этих социально-географических, так сказать, перемен.