Самая крупная победа

Я послал его туда, куда он так горячо просил, и мы вышли. Митька, игравший возле своего флигеля сам с собой в хоккей, погрозился нам клюшкой.

Мы поспешили на улицу и пошли к метро. В голове была какая-то странная пустота. Сева что-то говорил и то и дело посматривал на меня, так как на все его вопросы (он потом мне это сказал) я отвечал совсем не то, что было нужно. Скажу честно: я не видел толком ни улицы, ни машин, ни прохожих. А день стоял великолепный: небо было высокое, чистое, радостно сияло солнышко, и все искрилось и сверкало вокруг. Под ногами в такт нашим шагам стеклянно взвизгивало на всю улицу.

У метро я увидел Мишку, деревянно поздоровался с ним и, не слушая, что он говорит, прошел в высокую дверь, сунул в автомат монету и встал на струящуюся из-под пола ленту эскалатора.

За всю дорогу в поезде мы с Мишкой не сказали друг другу и трех слов. Сева понес было какую-то околесицу насчет того, а не могут ли наши противники незаметно подложить в перчатки какие-нибудь железки или гири, но я сразу оборвал его, сказав, что все это глупости и что у нас так никогда не бывает. И мы все опять замолчали.

Я чувствовал себя одиноким-одиноким. Мне казалось, что во всем мире только я да нечто ужасное впереди — и больше ничего. У Мишки глаза были напряженные, а щеки красные, какие бывают тогда, если люди очень сильно волнуются.

По дороге к дворцу стали попадаться ребята из нашей секции: и те, кто должен был участвовать в состязаниях, как и мы с Мишкой, с чемоданчиками в руках (я отобрал чемодан у Севы: все-то, сами несли!), и те, что шли поболеть. Мы деловито здоровались, подравнивали шаг и говорили о совершенно посторонних, не касающихся состязаний вещах, словно направлялись не на бой, а на каток или в кино.

А когда нас набралось человек двадцать да все разговорились и стали смеяться, я почувствовал себя сильным и уверенным, точно и на ринг предстояло выходить не одному, а тоже с товарищами.

Но все вдруг мигом переменилось — лица у всех опять стали сосредоточенными, движения скованными, — едва мы вошли в вестибюль дворца и заметили возле огромного зеркала кучку таких же, как и мы, ребят, точно с такими же чемоданчиками.

Особенно мне бросился в глаза один широкоплечий, рослый, с таким чемоданом, с какими обычно ходят только мастера (фибровый, с никелированными уголками и запорами). Сердце мое так и рванулось, а губы мгновенно сделались сухими-пресухими.

Все наши ребята сразу же замолчали и в растерянности остановились, не смея окинуть стоящих даже взглядом, чтобы хоть попытаться угадать, с кем именно предстоит сражаться. Все казались грозными, сильными и смелыми. Но если бы мы хоть немножечко меньше волновались, то непременно заметили бы, как растерялись и смутились и наши противники: вспыхнули, потупились, потом стали нарочито громко разговаривать, хохотать. Словом, не знали мы, что и это все в порядке вещей, что поединки, борьба за победу между нами, в сущности, уже началась.

— Все собрались? Оч-чень хорошо! — перебил нашу молчаливую дуэль Вадим Вадимыч, выходя из двери, на которой висела бумажка: «Судейская коллегия».

Он был в олимпийском костюме, в таком темно-синем с белыми ободками на рукавах и воротнике, который очень шел к его стройной, мощной фигуре. Но от меня не укрылось, что наш тренер как-то очень уж нервно потер руки, обращаясь к нам.

— Тогда пошли в раздевалку! — кивнул он и повел нас в комнату, которую нам отвели по жребию.

Болельщиков наших туда не пустили — воздух нужен! И они умчались в зал занимать места.

— Ну что ж, — снова нарушил тишину Вадим Вадимыч, когда мы, не глядя друг на друга, разобрали стулья и положили на них свои чемоданы, — теперь пойдем взвесимся? — И первым пошел в наш боксерский зал, который выглядел совсем чужим оттого, что там стояли белые медицинские весы и было много народу.

В зале было душно и шумно, и чей-то басовитый голос время от времени умоляюще кричал:

— Ну, немножечко потише, товарищи, мешаете же работать!

Мы протиснулись к стульям и разделись. В одних трусах и ботинках на босу ногу, какие-то жалкие, конфузясь и смущаясь, стали пробираться к весам, где стоял человек в толстенных очках и громко спрашивал перед тем, как пустить на весы:

— Спортивное общество?.. Весовая категория?.. Справка от врача?..

Вадим Вадимыч тоже стоял подле весов и с виноватой улыбкой добавлял, что мы от волнения забывали сказать: фамилию, год рождения или номер школы…

Потом мы снова, ни на кого не глядя, вернулись в раздевалку и торопливо расселись по местам, не зная, куда себя девать. Теперь нас разобьют в судейской комнате на пары и, когда подойдет очередь, вызовут на ринг. Меня всего заполняла зыбкая, гнетущая пустота, словно мне предстояло прыгать с огромной высоты или же нырять в ледяную воду.

Вадим Вадимыч взглянул на часы:

— Ну что ж, братцы, если хотите, мы можем немного побродить по дворцу, время у нас еще есть…

Мы опустили головы. Нет, выходить из раздевалки почему-то не хотелось.