Самая лучшая сказка Леонида Филатова

Только через полгода Денис познакомил Аллу с мамой и Леонидом Алексеевичем. Предупредив ее, что мама их скоропалительный брак не одобряет. Но встретились сдержанно-интеллигентно. Как признавалась Алла, она от страха язык проглотила, за весь вечер ни слова не вымолвила: «Я ее (маму Дениса. – Ю. С.) очень боялась. Даже в замужестве мне пришлось долго и упорно доказывать, как сильно люблю ее сына». В семье Филатовых окончательно признали Аллу своей только тогда, когда она родила им первую внучку.

А всего отец Дионисий (в миру Денис Золотухин) с матушкой подарил родителям пятерых внуков. Детям своим дал имена царственных мучеников – Ольга, Татьяна, Мария, Алексей и Никон.

Как шутил Филатов, Денис такой кролик оказался. Но при этом всерьез уже Леонид Алексеевич пояснял: «Просто у него была идея, что русские православные церкви должны иметь много детей. Почти каждый год рожает. Пойми их: приходят и в очередной раз заявляют: «А у нас еще один будет…» И при этом вроде бы стесняются…»

Филатовская методика детского воспитания молодому отцу явно пошла впрок. Как рассказывает матушка Алла, «отец Дионисий с детьми не миндальничает: непослушание выбивает хлопушкой для чистки ковров. Может в угол поставить, особенно за вранье. Но в последние годы стал мягче, сократил детям ежедневные молитвы. И если ломает ребенку строптивый характер, то не ремнем, как раньше, а послушанием. Это значит, они должны пол подмести, салат нарезать, картошку почистить-пожарить. На ночь он обязательно читает детям книжки. Особенно любит про путешествия великих мореплавателей. Если не засыпают, Денис, как учитель, вызывает их к карте, которая висит в детской, и говорит: «Ну-ка, Оля, покажи, каким маршрутом отправился Магеллан в кругосветное плавание?»

Стало быть, крепко-накрепко запали в память Денису филатовские экзамены по «Войне и миру» и скучнейшей прозе господина Станюковича.

Приняв сан, отец Дионисий получил свой первый приход, который располагался в женском общежитии в селе Московское. Оказался «строптивым» священником, стал читать своим прихожанам проповеди о монархии, о том, что во главе православной церкви должен стоять царь, а коль его нет, то никакая церковная служба не может считаться полноценной. Слухи о крамольных проповедях дошли до Патриархии. Стали выяснять, что да как. Но Денис стоял на своем и ни в какую не желал менять взгляды. Когда лишился прихода, «ушел в раскол» – в Зарубежную русскую православную церковь, «храмом» которой стала самая обычная квартира в Китай-городе. Перед возвращением в лоно РПЦ Денис почти год был на покаянии – работал в Свято-Екатерининском монастыре простым разнорабочим и получал жалкие копейки. Сегодня служит в храме Всех Святых, в земле российской просиявших, на окраине подмосковского поселка Видное.

Нина Сергеевна по праву гордится сыном: «Он… живет в согласии и мире с собой и своей паствой…» Того же мнения придерживался в свое время и Филатов: «Очень умный малый и нонконформист… Но какую-то муку я в нем чувствую. Конечно, без сомнения нет настоящей веры… Как бы то ни было, я ему советов давать не буду и влиять на его выбор – тоже. Слишком долго отговаривал перед тем, как он принял решение стать священником…»

Одно только Филатова удручало: «Пытается меня приучить к тому, чтобы я в церковь ходил постоянно… как Пушкин в зрелые годы… Но я не могу… Я просто человек внецерковный…»

В 1997 году отец Дионисий уговорил-таки родителей и обвенчал их. «Леня даже стоять не мог, – рассказывала Нина, – сидел во время венчания». Да нет, не соглашался с венчаной женой Филатов, это потом, когда Денис разрешил, я сел, а пока он читал, я стоял…

Через шесть лет Денис отпевал умершего отца.

* * *

Сигареты и Филатов всегда было как единое целое. В непростые времена курил, как правило, «Яву». По три пачки в день: «На репетициях, в перерывах бегаю покурить за кулисы…» Когда заболел, на вопросы о куреве грозно ответствовал: «Если еще и от этого оказаться!.. Врачи со мной на эту тему даже не заговаривали. Более того, когда после операции я открыл глаза и увидел вокруг улыбающиеся лица, то первым делом попросил: «Дайте закурить!» От меня ожидали услышать что угодно, только не это, и… дали. Я смолил, как собака, в реанимации, в диализном зале». Все засуетились, забегали, умоляли не зажигать спичку – вокруг много кислорода – подушки, маски, баллоны, как бы все отделение не взлетело на небеса… Так все были удовлетворены, что я живой…»

Табачный дым был для Филатова как воздух. Даже медсестры смирились с сигаретой – извечной спутницей едва живого пациента. Ничего не попишешь, хирург разрешил – последняя (как все они тогда думали) радость в жизни, или, как сам он выразился, «одна из последних форм разврата».

Напуская на себя бесшабашный вид, пытался отбиваться: «А что не вредно в нашей жизни? Жить вообще вредно. У меня было такое четверостишие (первую строку я забыл):