Самая лучшая сказка Леонида Филатова

–  Володя, расстегни ей платье – должно быть открыто полгруди… Так… Спокойно переходи в линию бедра… Спокойно обнимай ей ноги… Вот-вот… И задирай ей юбку. Лезь под юбку…

Высоцкий никак не может расстегнуть платье, и Шацкая, хотя она по мизансцене находится в глубоком обмороке, начинает помогать расстегивать платье (в зале хохот).

–  Подождите. Тут нужно технику отработать. (Идет на сцену.) Володя, смотри, как надо…

Голос:

–  Ну, вдвоем-то вы справитесь! (В зале хохот.)

–  Опомнившись, Дуня должна ногами сильно оттолкнуть Свидригайлова, но это требует известной техники, чтобы не ушибить актера. (Вернулся в зал.) Важно, Володя, чтобы потом был большой проход. Надо отлететь к стулу, а потом самому перейти к коричневой двери. И уже оттуда ползти к ней – на весь монолог. Нина, застегивай, застегивай платье, грудь убирай. Поджимай ноги под себя и толкай.

Шацкая поджимает ноги под себя и толкнула. Высоцкий отлетел не к стулу, а сразу к двери.

В. Высоцкий (потирая ушибленные места):

–  Она меня так шарахнула…

–  Володя, распределись. Когда она тебя оттолкнула, ты лежишь в жалком состоянии. Поднялся, отошел от двери, пошел к ней, а от стула встанешь на колени и там метр проползешь на коленях: тебе надо искупить животное твое безобразие… Ну, еще раз: расстегни ей платье, обнимай ноги… И с азартом лезь под юбку.

Высоцкий расстегнул лежащей «в обмороке» Шацкой платье, обнял ноги и с азартом полез под юбку…» Конец цитаты.

Все получилось! И сцена, и весь спектакль. И Свидригайлов, и Дуня.

Потом Нина буквально выпросила для себя у Любимова роль Марины Мнишек в «Борисе Годунове». «На нее пробовалась вся женская половина театра и даже со стороны приходили актрисы. Я показалась один раз, меня оставили, – не скрывала своей законной гордости Нина. И тут же следовал обязательный протокольный реверанс в сторону «шефа». – У Любимова есть одна замечательная черта: даже когда актер ему по-человечески не нравится, но при этом он лучше всех справляется с ролью, он будет играть».

На репетициях Юрий Петрович требовал от исполнительницы роли Мнишек: «Марина должна быть овеществленным высказыванием Пушкина: «Змея!» И играть эту стерву… Марина холодная женщина, фригидная. Ей надо точно договориться с Лжедимитрием и доложить отцу и всем участникам заговора, что и как… Ей мешает страсть Димитрия, чтоб по делу поговорить… Марина Самозванцем, как щенком, играет. И в этом есть польское высокомерие, полный холодный расчет. Это как фиктивные браки сейчас заключают… Надо, чтоб чувствовалось у нее: «С какой мразью, сволочью я себя связала. А уж ничего не поделаешь. Уже замуж вышла, прописала»… Он же – шпана. И она тоже – оторва… Тут надо научиться лаяться, как польки… Тут у них о чем разговор? Он: «С любимым рай в шалаше». А она: «Какой шалаш? Мне вилла нужна! И вся Московская область. Огородим забором всю область, и будет наша дача». Это ж не любовные забавы для Марины…»

Маргарита, Марина Мнишек были звездными ролями Шацкой. Но, конечно, и кроме них у Нины случались удачи, пусть не такие громкие, но все же. Например, отчаянная Женька Комелькова в спектакле «А зори здесь тихие…» или царственно красивая Наталия Николаевна Гончарова в пушкинском «Товарищ, верь».

Однако, положа руку на сердце, признаем: чаще Шацкой доставались-таки безымянные героини второго плана – певичка в ресторане («Час пик»), дама в «Жизни Галилея», молодая проститутка в «Добром человеке из Сезуана»…

«Я просто от природы невезучая, – объясняла Нина Сергеевна – … Меня Бог не наградил одним качеством, которым должны обладать все артисты, – честолюбием… Я – человек очень ленивый, и могу добиться только того, чего очень захочу…»

* * *

Первые годы на Таганке и самому Филатову особой радости не доставляли – стоящих работ было маловато, раз-два и обчелся. Поначалу молодому актеру доверяли главным образом эпизодические роли. То Янека Боженецкого в «Часе пик», то помощника Галилея Федерцони, то Егора Ивановича («Мать» по Горькому), то Мотовилова («Пристегните ремни!»). Но все-таки он верил: «ковер покажет», и упрямо ждал, чувствуя, что способен на большее.

Никому не жаловался на не слишком ладно складывающуюся карьеру. И другим не позволял. Сокурсница Таня Сидоренко, тоже попавшая на Таганку, вспоминала, что тех, кто начинал скулить, Филатов обычно обрывал резким тоном: «В первую очередь в этом виноват ты сам. Либо добивайся чего-то, либо уходи из профессии». Но если вдруг с этим человеком случалось несчастье – всегда вставал на его сторону. Понимая, что сильнее, что талантливее…

«Большой работы не было, оставалась масса незаполненного времени, – вспоминал он, – и я продолжал писать по-прежнему. Видимо, я заполнял этим какой-то вакуум, пытался компенсировать какую-то актерскую зависимость чем-то своим, своевольным. Мне было интересно, но я мог бы без этого обойтись, чего не могут про себя сказать многие пишущие люди…»