Самая настоящая Золушка

Телефон как обычно звонит не вовремя. Я моргаю, и наш с Катей зрительный контакт рвется, как хрупкий веревочный мост через пропасть, чтобы снова оставить нас на разных сторонах.

На экране только одно имя — Витковская.

Женщина, которая однажды уже чуть не разрушила нашу с Катей жизнь. И, видимо, собирается сделать это еще раз.

— Что-то случилось? — Катя мгновенно настораживается, как будто чувствует, что я за секунду натягиваюсь всеми нервами до предела возможного. Забывает, что минуту назад мы начали выяснять отношения, и уже не выглядит испуганной и потерянной. Скорее, тигрицей, готовой защищать свою территорию от всех напастей.

Это так похоже на мою прежнюю Катю, что я с трудом держу себя в руках, подавляя желание подойти к ней, сгрести в охапку, даже если начну кровоточить от прикосновения ее кожи, и сказать, что, если в эти три дня она сделала что-то неприятное или плохое — я прощу. Как всегда прощала она.

— Это по работе. — Отворачиваюсь, чтобы не видеть ее лица. Или, скорее, чтобы спрятать свое. — Извини, мне нужно ответить. Это важно.

Понятия не имею, что она делает в этот момент, потому что быстро поднимаюсь на второй этаж и закрываюсь в библиотеке. Изнутри и на ключ, и каждый поворот запирающего механизма громко щелкает в мозгу.

— Что тебе надо? — отвечаю грубо, сухо и без приветствия.

В моей жизни не так много людей, которых мне хочется убить. Большинство «двуногих» просто проходят сквозь меня транзитным экспрессом, и с большой долей вероятности сломанная микросхема в моем мозгу не сможет запомнить их лиц. Но Витковская — это особенный случай. Рядом с ней я хочу крови, словно древний вампир, которого разбудили, но не догадались покормить.

— Добрый день, Кирилл, — говорит она как всегда приторно-сладким голосом. Одна фраза, а я готов сдавать кровь на сахар, чтобы убедиться, что эта тварь не наградила меня диабетом. — Прости, что звоню без предупреждения, но у нас осталось одно незавершенное дело.

— Если увижу тебя рядом с Катей…

Я запинаюсь, вдруг осознавая, что именно она могла стать тем самым катализатором, «благодаря» которому Катя так странно вела себя в день моего приезда.

Ненавижу журналисток с их погаными длинными носами, которые имеют свойство влезать всюду. Даже в наглухо замазанные бетоном щели. И в сотню раз сильнее ненавижу именно эту, потому что у нее ко мне не просто профессиональный интерес и даже не попытка получить вознаграждение за молчание. Эта женщина вбила себе в голову, что должна получить меня: с деньгами, возможностями, связями и именем. Что мы с ней будем отличной парой.

Меня неприятно передергивает, стоит представить, что было бы, узнай она не только о капиталах, которые я хочу спрятать, но и о моей «особенности».

— Успокойся, дорогой, я не собираюсь соваться к твоей малахольной. — Витковская нарочно выпячивает пренебрежение. — Боюсь, твой бесхребетный ребенок не переживет и пяти минут нашего личного общения. А я не хочу получить статью за издевательство над слабыми и беззащитными.

Хочу сказать, что в уголовном кодексе нет такой статьи, и мой внутренний перфекционист находит несколько существующих альтернатив, но вовремя вспоминаю, с кем говорю. Она нарочно перекручивает и передергивает, нарочно выводит меня на тонкий лед, чтобы я потерял бдительность, поскользнулся и ушел с головой под воду.

— Так, когда мы увидимся и обсудим нашу маленькую проблему? — Витковская перестает жеманничать, потому что даже упоротому актеру не интересно играть, если публика не рукоплещет каждой ужимке.

— Через неделю, — говорю первое, что приходит в голову.

— Это ты говорил неделю назад, — говорит она.

Да, так и было. Но я взял тайм-аут, чтобы моя служба безопасности нарыла на эту длинноносую курицу что-то, что поможет навсегда закрыть ей рот. А потом с Катей случилось… то, что случилось, и мне было просто не до Витковской.

— Через неделю, — повторяю я. И уже совсем жестко, добавляю: — Или можешь трясти моими грязными носками. Посмотрим, кому из нас будет больнее: мне расставаться с деньгами или тебе под катком юристов и адвокатов, которые превратят твою жизнь в общественное достояние.

Это блеф. То, чему было научиться тяжелее всего.

Что чувствует нормальный человек, когда блефует? Зачем сознательно подталкивает другого к невыгодному для себя решению? И почему, когда кто-то хочет уничтожить тебя, а ты в ответ вкладываешь ему в руки пистолет, этот кто-то с большой долей вероятности даже не взведет курок?

«Просто иногда людям выгоднее тянуть время, чтобы получить желаемое, чем одним махом потерять шанс хотя бы на что-то», — говорила мать, а потом включала мне фильмы обо всяких мафиози и гангстерах, где именно так все и происходило.

Я долго учился блефовать. Но в конце концов эта наука пригодилась мне так же сильно, как и умение правильно улыбаться на публике и смотреть собеседнику на нос, чтобы не обижать его взглядом в сторону.