Самая прекрасная земля на свете

Я люблю думать о том, что все это может быть даже еще больше; мы знаем про такие вещи, как пространство и время, потому что есть свет, но мы понятия не имеем о том, что происходит там, где темно, а там могут быть другие миры, другие измерения, другие Большие Взрывы — а все это тот же Бог, только названный по-другому. Я люблю думать, что произошло просто вот что: Вселенная вдохнула, встрепенулась, и мы возникли на один миг, пока мячик не упадет обратно и Вселенная не выдохнет. Я люблю думать, что с определенной точки зрения все вещи совершенно одинаковые и вся наша история — просто слой краски на дверной ручке при виде с самого верха Эйфелевой башни, а мы — птичья какашка на слое краски на этой ручке.

Я говорю себе: маленькие вещи все равно большие, а большие вещи — маленькие, вены петляют, как реки, волоски растут, как трава, а для жука мох — настоящий лес, а очертания материков и облаков над Землей из космоса кажутся цветными бликами в стеклянных шариках. Я думаю, что оболочка туманности из кислорода и водорода похожа на кляксу, оставшуюся от капли молока, когда оно поднимается в кастрюле. Я думаю о скалах на картинках, и о прахе, и о галактиках во Вселенной, и все они выглядят снежинками во время вьюги, а черные дыры кажутся жемчужинами в глубоких футлярах, туманности — пузырями в ванной, ячейками ульев, клеточками листа, сеточкой на носу у шмеля. Что извивы туманностей и провалы в пламени сияют одинаковым светом, и если смотреть и на те и на другие, глазам становится тепло и мокро.

Я говорю себе, что антилопы гну разбегаются в разные стороны, как муравьи, что земля — синий пузырь, плывущий в темноте, а живая клетка — космический корабль. Обломки хвостатых камней, до которых от нас много световых лет, которые вылетают из туманности после взрыва, — они как колоски на синем небе, если лечь летом в кукурузном поле, где небо васильково-синее и в него вздымаются колосья.

Я говорю себе, что в облаках есть замки, в расселинах камня — горы, во прахе у моих ног — шоссейные дороги, на тыльной стороне листьев — города; что на луне есть лицо, а в моем глазу — галактика, а у меня в макушке — настоящий водоворот.

И тогда я понимаю, что я совсем огромная и совсем маленькая, что я просуществую вечность и исчезну в один миг, я молода, как мышонок, и стара, как Гималаи. Я стою на месте, и я вращаюсь. И если я прах, тогда я — прах звезд.

Кукурузное поле

В ту ночь, когда я пошла на улицу и убрала за мальчишками, я поняла, что можно сделать то, про что ты думаешь, что тебе этого не сделать. Я поняла, что нет ничего невозможного, оно кажется невозможным только потому, что ты этого не делал раньше. Очень полезно знать такие вещи.

В понедельник Нил ничего не сказал о том, что мы к ним приходили. Может, потому, что его папа велел ему ни в коем случае со мной не связываться, а может, потому, что миссис Пирс буквально не спускала с него глаз. Она делала ему замечания за ошибки в орфографии и пунктуации, за грязь под ногтями, за то, что он отстал от остальных в классе. Он больше ничего не говорил, но я несколько раз ловила на себе его взгляд. Мне хотелось крикнуть: «Я тебе ничего не делаю! Я тебе больше никогда ничего не буду делать!» — но приходилось сидеть тихо.

В тот вечер я сказала Богу:

— Я ему ничего не делаю, а Нил по-прежнему бесится.

«А с этим ничего не поделаешь, — сказал Бог. — Ты уже запустила этот процесс. Заварить кашу легко — потом расхлебать трудно».

— Тогда я больше вообще ничего не буду делать, — сказала я. — Больше никогда и ничего!

«Посмотрим», — сказал Бог.

Всю ту неделю я не делала ничего нового в Красе Земель, я только рассказывала истории. Я рассказала историю про красный шарик, который хотел подняться как можно выше и поднимался, пока не достиг космического пространства, а там он очень скоро запутался, где верх, а где низ, где вход, а где выход, где будущее, а где прошлое, — и в конце даже не мог понять, двигается он или нет.

Я рассказала историю про эскимоса, который поймал огромную рыбу, и они подружились, и рыба не хотела возвращаться в море. Но жить на суше с эскимосом она тоже не могла, потому что постоянно ломала лед, на котором стоял эскимос, и в конце концов они построили из китовой кости лодку и рыба увезла эскимоса за собой, и больше их никогда не видели.

Я рассказала историю про скрипача, который играл такие красивые мелодии, что даже птицы на деревьях подхватывали их и потом пели ему и днем и ночью. Умолкали они только тогда, когда он им играл, но ночью он играть не мог, и спать тоже не мог, и есть не мог, так что в конце концов он сломал свою скрипку и убежал.