Самая прекрасная земля на свете

Я открыла глаза.

— Ничего.

— Ты следишь?

Я кивнула и открыла глаза еще шире. Папа посмотрел на меня из-под насупленных бровей и продолжил читать:

— «В нечистоте твоей такая мерзость, что, сколько Я ни чищу тебя, ты все нечист; от нечистоты твоей ты и впредь не очистишься, доколе ярости Моей Я не утолю над тобою».

Я переждала целых две минуты и снова вдохнула полную грудь воздуха.

И держала его. И держала.

И говорила: «Я сумею. Я не позволю себя утопить».

Я вцепилась в ручки кресла. Вдавила ноги в пол. Вжалась попой в сиденье. Досчитала до двадцать четвертой секунды, и тут папа сказал:

— Что ты делаешь?

— Осмысляю! — ответила я, и воздух с шумом вырвался наружу.

У папы на виске забилась вена.

— Ты очень красная.

— Просто тяжело, — ответила я.

— Это не игрушки.

— Я знаю.

— Ты следишь?

— Да!

Папа выдохнул через нос и стал читать дальше.

Я выждала целых три минуты. Потом снова вдохнула. Я заполнила себя воздухом до краев: живот, легкие, руки, ноги. Внутри стало больно. В голове застучало. Ноги задергались.

Я даже не заметила, что папа перестал читать. Я не видела, что он на меня смотрит, пока он не спросил:

— Что происходит?

— Я плохо себя чувствую.

Он отложил Библию.

— Послушай, пожалуйста. Я читаю не для твоего удовольствия. Я читаю не потому, что стану от этого здоровее. Я читаю, потому что только так можно тебя спасти. Сядь прямо, перестань дергаться и слушай внимательно!

— Хорошо, — сказала я.

Он выждал минуту и стал читать дальше:

— «Я Господь, Я говорю: это придет и Я сделаю; не отменю, и не пощажу, и не помилую. По путям твоим и по делам твоим будут судить тебя, говорит Господь Бог».

Я пыталась слушать внимательно, но перед глазами все время стоял унитаз, и слышала я одно — шипение воды в бачке, и чувствовала одно — как меня пихают головой вниз.

— «И сказал мне народ: не скажешь ли нам, какое для нас значение в том, что ты делаешь? И сказал я им: ко мне было слово Господне: скажи дому Израилеву: Джудит!»

Папа прямо так и прочитал, без остановки, не поднимая головы.

— Что? — Сердце бухнуло прямо в свитер.

— Дальше читай ты, пожалуйста.

— А-а.

Я посмотрела на страницу, но там ползали какие-то муравьи. Я подняла голову, щекам стало жарко. Опустила обратно, стало еще жарче.

Папа закрыл свою Библию. И сказал:

— Ступай в свою комнату!

— Я буду читать! — сказала я.

— Нет, судя по всему, у тебя есть дела поинтереснее.

— Я же слушала!

Папа сказал:

— Джудит.

Я встала.

В голове было жарко, как будто там происходило слишком много всего разом. И еще там гудело, будто кто-то встряхнул. Я подошла к двери. Взялась за ручку и сказала:

— А так нечестно.

Папа поднял голову:

— Что ты сказала?

— Ничего.

Глаза у него сверкнули:

— Надеюсь.

Умирать — это как?

У меня в комнате есть другой мир. Сделан он из вещей, которые больше никому не нужны, а еще он сделан из вещей, которые когда-то были мамиными, а потом достались мне, и я создавала его почти всю свою жизнь.

Мир тянется от второй половицы у двери до батареи отопления под окном. У стены, где темнее всего, находятся горы, и высокие утесы, и пещеры. С гор по холмам и пастбищам текут реки, за пастбищами стоят первые дома. А еще там есть долина, поля, город, а за городом — другие фермы, а еще там есть пляж, дорога к пляжу, сосновый лес, бухточка, причал и, наконец, у самой батареи, возле окна, начинается море, на нем несколько скал, и маяк, и лодки, а в нем — всякие звери морские. С потолка на коротких веревочках свисают планеты и звезды, на веревочках подлиннее — солнце и луна, а на самых длинных — облака и самолеты, а абажур — это воздушный шар.

Этот мир называется Краса Земель. В Книге Иезекииля сказано, что Бог обещал вывести израильтян из плена и привести в самую прекрасную землю на свете. Текущую молоком и медом. В землю, где есть всё, в чудесную землю, в рай. И земля эта так была не похожа на все остальные земли, что она сияла среди них как бриллиант и называлась «красой всех земель». Когда я закрываю дверь в мою комнату, стены схлопываются и появляются планеты, и радуга, и солнца. А пол вздымается, и у ног моих возникают поля, и дороги, и сотни крошечных человечков. Вытянув палец, я могу дотронуться до вершины горы; дунув, могу устроить волнение на море.

Я поднимаю голову и смотрю прямо на солнце. У себя в комнате я всегда счастлива. Но в тот вечер, в пятницу, я ничего этого не замечала.

Я закрыла дверь и прислонилась к ней. Подумала, не пойти ли назад к папе и не рассказать ли, почему я задерживала дыхание. Но если пойти, он спросит: «А ты сказала учителю?», а я отвечу: «Да, а мистер Дэвис мне на это сказал: „Никто никого не посмеет окунать в унитаз"», а папа скажет: «Ну, так и что еще?» Но я-то знала, что Нил меня окунет за милую душу. И еще я не понимала, почему папа никогда мне не верит.