Самая прекрасная земля на свете

Папа говорит, что именно Темное Вещество Бог использовал для создания Вселенной. Оно втягивало в себя вещи, и те исчезали без следа или выскакивали с другой стороны, изменившись настолько, что уже совсем больше на себя не походили. Папа объяснил мне: Темное Вещество — это как внешняя поверхность коробки, а вещество — это внутренняя поверхность. Мы сидим в этой коробке, поэтому видим только Что-то. Но если взять тот же кусок картона и перевернуть его, станет ясно, что речь идет просто о двух разных сторонах одного и того же предмета. Собственно, если потом сложить коробку заново, шиворот-навыворот, ты и не заметишь разницы. И это говорит о том, что Ничто и Что-то очень похожи друг на друга. Как же понять, что у тебя перед глазами — Что-то или Ничто? Как проверить, где ты — внутри коробки или снаружи? А никак. В этом-то вся беда: внешняя и внутренняя сторона, в зависимости от того, где ты находишься, выглядят совершенно одинаково.

Забор

Я писала дневник, подняла глаза и увидела в дверях папу. Я отложила дневник и спросила:

— Мы идем проповедовать?

— Нет. — Глаза у него были темными. — Надень что попроще и пошли вниз.

Я больше ничего не успела спросить — папа исчез. Через минуту я услышала, как хлопнула задняя дверь и что-то задребезжало. Я спрятала дневник под половицу, надела комбинезон и свитер и пошла вниз. Папа тащил к входной двери какие-то доски. Он сунул мне в руку ведерко с гвоздями и сказал: «Отнеси к забору». Я пошла в палисадник и стала там ждать.

Мир был сине-желтым и блестел, как алмазы, а воздух был таким холодным, что в носу щипало. Гора сегодня выглядела так, будто силуэт ее процарапали булавкой. На вишне сидел снегирь, он запел, и нотки застывали каплями свинца и падали вокруг меня.

Через минуту папа вернулся с пилой, досками и двумя канистрами из-под молока. Он поставил канистры на землю и положил на них первую доску.

— Держи крепко, — сказал он мне, и я взялась за конец доски.

Папа начал пилить. При каждом движении тело его содрогалось, а звон пилы рвал воздух. Лицо его было красным. Доска упала на землю, папа взял следующую.

Держать доски было просто ужасно. Когда зубья пилы застревали, меня подбрасывало вместе с доской. Когда полотно пилы изгибалось, у меня клацали зубы.

Папа начал прибивать отпиленные доски к стене палисадника. Я не поняла, зачем ему это нужно, стена-то перед палисадником уже есть, а на стене — решетка, такие же ограды были во всех соседних домах, но тем не менее я стала подавать ему гвозди. Он прибивал доски по обе стороны решетки и вгонял гвозди так глубоко, что дерево трескалось, так глубоко, что даже шляпки скрывались. Он вбивал гвозди повсюду, под разными углами; один раз попал молотком по пальцу, до крови.

Забив досками решетку, он начал прибивать еще один ряд сверху. Доски были разной длины и толщины. Они начинались и кончались на разных уровнях. Если они были слишком короткими, папа прибивал одну к другой. Если между ними образовывался зазор, он забивал его цементным раствором, камнями, битым кирпичом. Мне казалось, он бы и себя вбил в одну из щелей, если бы мог.

Он не смотрел на меня, не разговаривал со мной. Около десяти часов он начал издавать какие-то звериные звуки. От этих звуков у меня замерло в груди, а руки сделались ватными. Папа сказал:

— Ты на что вытаращилась?

И я отвернулась, чтобы он не видел, как я плачу.

Папа работал все утро, без еды и питья, от его дыхания в воздухе клубился пар. Он то и дело выкрикивал, что ему нужно, и я подавала как можно быстрее. Он сбросил свитер, рубашка была мокрой от пота.

На противоположном тротуаре собралась кучка людей. Там были миссис Эндрюс, и мистер Эванс, и мистер Эндрюс. Наверное, они никогда не видели, чтобы забор строили с такой скоростью. В половине двенадцатого мистер Нисдон вышел из двери соседнего дома и остановился на тротуаре. Он упирался руками в бока и быстро моргал.

Папа то ли не увидел его, то ли сделал вид, что не видит.

— Макферсон! — крикнул мистер Нисдон. — Вы что там такое затеяли?

— Забор! — сказал папа.

Мистер Нисдон сказал:

— А вам не пришло в голову сперва поставить нас в известность?

— Молоток! — крикнул папа; я подала ему молоток.

Мистер Нисдон посмотрел в один конец улицы, потом снова на нас. Потряс головой, посмотрел в другой конец. Взмахнул руками. Потом посмотрел на папу и сказал:

— А он будет высоким?

— Не знаю! — сказал папа. Приколотил еще одну доску. — Гвозди!

Миссис Пью просунула голову через решетку в другой части ограды и сказала:

— Джон, налить вам чашку чая?

— Нет, спасибо, миссис Пью! — сказал папа.

Мистер Нисдон сказал:

— Эй, эй, а ну-ка погодите! Я хочу знать, какой высоты будет этот забор! Он уже отбрасывает тень к нам в палисадник и выглядит совершенно чудовищно! Вы не имеете права его возводить без нашего согласия!

Папа продолжал заколачивать гвозди.

Грудь мистера Нисдона начала подниматься и опускаться.

— Знаете что, вы и так нам тут уже поперек глотки! С этим вашим Концом Света и Армагеддоном, да вы еще и штрейкбрехер, — но это уже ни в какие ворота! Я этого так не оставлю!

Папа крикнул:

— Гвозди!