Самая страшная книга 2015

Оставалось только одно – она каким-то образом меня одурачила, а потом тихонько выскользнула из дома. Все это выглядело весьма правдоподобно, кроме одного «но» – Сашка никогда ранее не увлекалась подобными розыгрышами. Хотя да, надо иногда с чего-то начинать. Возможно, воображаемая собака была пробным камнем, проверкой – смогу ли я ей поверить.

Ох, Сашка, ну только вернись домой, я уж тебя пропесочу. И даже оправдание, что тебе скучно, не приму.

Я вернулся за стол и взял в руки фотоаппарат.

Но не успел я включить ушедшую в режим сна технику, как новый скрип заставил меня поднять голову.

На этот раз это была дверца шкафа.

Она медленно, словно с опаской, открывалась.

Ну конечно, на этот раз Сашка уже была ни при чем. Рассохшееся дерево – вот и все.

Дверца открылась до конца и моему взгляду предстала куча книг, наваленных в хаотичном беспорядке. Я не страдаю особым чистоплюйством, но напоминание об этом меня не радует.

Поэтому я встал и прикрыл ее.

Не успел я сесть за стол, как она снова открылась.

Я снова встал и прикрыл ее.

Она открылась снова.

Я припер ее стулом.

Вернулся за стол.

Не успел я включить аппарат, как стул с грохотом упал.

Дверца медленно открывалась.

А потом так же медленно стала закрываться.

Я сглотнул.

Мне стало жутко.

И чтобы отвлечься, перевел взгляд на экран фотоаппарата.

И почувствовал, как мои ноги похолодели.

Там, на экране фотоаппарата, в той комнате, что здесь была – исключая меня – абсолютно пуста, стояла женщина.

Стояла и открывала и закрывала дверцу шкафа.

И в такт этому так же открывалась и закрывалась дверца в моей комнате.

А потом женщина оглянулась.

Да-да, оглянулась – на меня, на меня, наблюдающего за ней на экране. Словно тот на самом деле был окном, через которое она могла меня увидеть.

У меня онемели щеки, похолодел кончик носа, а в спину словно вбили кол – и пальцы, пальцы вцепились в фотоаппарат так, словно без этого я бы упал.

И ни одной мысли не осталось в моей голове.

Я просто сидел и смотрел, как она приближается.

Она.

Красивая – безумно красивая – женщина.

Та самая, которую я тогда сфотографировал первым кадром на этой карточке.

И что-то поблескивало у нее на лице.

Только это был не пирсинг.

Нет, ни в коем пирсинг.

Просто потому что тут не делают пирсинг.

На металлических носах не делают пирсинги.

Она подошла совсем близко – так, что лицо заполнило практически весь экран.

А потом подняла руку и поскребла ногтями.

С той стороны.

Нет, не ногтями.

Человеческие ногти не бывают такими длинными.

И металлическими.

А потом размахнулась.

И ударила с той стороны по стеклу экрана.

Фотоаппарат выдернуло у меня из рук и отшвырнуло к стене.

* * *

Я сидел в одном конце комнаты и сжимал в руках тесак для мяса – самое опасное, что смог найти. Фотоаппарат лежал в другом конце – накрытый ведром.

Я пытался найти объяснения произошедшему и не мог. А может быть, боялся их найти.

На столе началось какое-то движение.

Я осторожно перевел взгляд.

Рыбка в аквариуме судорожно дергалась.

А потом перевернулась на спину и из ее распоротого брюшка потянулись тонкие темные ниточки внутренностей.

* * *

В коридоре что-то зашуршало.

Я сжал тесак и повернулся лицом к двери.

В замке провернулся ключ.

Я перехватил тесак поудобнее и поднял его.

– Дядя Паша? – раздался тонкий девичий голос.

Я спрятал тесак за спину и вышел в коридор.

Сашка стояла на пороге и задумчиво глядела на пол.

– Дядя Паша, а зачем ты коврик передвинул?

Резиновый коврик, который по старой привычке постоянно прикрывался газетой, был сдвинут на полметра. И газета была разорвана. На длинные полосы.

– Запнулся, – внезапно охрипшим голосом сказал я. – Я запнулся, Саш.

Она внимательно посмотрела на меня, подтянула коврик на место и стала разуваться.

– В темноте шел и запнулся, – зачем-то пояснил я, думая о том, как бы вернуться в кухню так, чтобы девочка не заметила тесак за спиной. Это было бы мне объяснить гораздо сложнее.

– Да ладно, бывает, – она пожала плечами и скинула сандалию.

– Саш, – как бы невзначай сказал я, осторожно пятясь назад и делая вид, что изучаю направление трещин в потолке. – Саш, скажи… а ничего в последнее время странного не случалось?

– Чего именно – странного? – скинула она вторую сандалию.

– Ну я не знаю… что-нибудь открывалось, когда ты это не трогала, или же…

Сашка непонимающе смотрела на меня. Ах, ну да, собственно, чего это я. Ребенка, у которого живет воображаемая собака, сложно удивить открывающимися шкафами.

* * *

В соседней комнате бубнил телевизор, а я сидел за столом и крутил в руках выключенный фотоаппарат.

Всему должно быть свое объяснение, да. Ну и как оно там, бритва Оккама, что ли. Не нужно плодить сущности сверх имеющихся, как-то так. Половина всего происходящего – у нас в головах. Вот взять, например, ту же Сашкину воображаемую собаку. Племянница хочет думать, что та существует – и та существует. В ее голове, разумеется. Но при этом довольно успешно.