Самая страшная книга 2015

Никогда (Владислав Женевский)

Земля засыпает. Утром она умылась росой, но влага давно ушла: день был жаркий. Сладкая дрёма слышится в стрекоте сверчков. Пчёлы уже сложили крылышки в своих медовых домиках и видят пряные сны. Ветерок на ощупь пробирается средь высоких трав, иссушенных летним небом. А оно покрывается румянцем, точно устыдившись дневных дел — ведь сегодня оно раздевало детей и стариков, юношей и девушек, мешало работать и напитывало души ленцой.

Близится закат, и краски сгущаются. Лютики набухли золотом, розовый клевер уже алеет. Дыхание остывающей земли всё ровнее и тише. Но здесь, на ничейном холме, где иногда пасутся коровы, её тревожат чьи-то шаги. Идут двое: мужчина и девочка лет пяти. Оба одеты бедно, в бесцветные рубахи. У взрослого, кажется, и кожа сливается с тканью. Он погрузился в думы и еле слышно что-то бормочет. Грубой лапищей он сжимает ручонку дочери, и той волей-неволей приходится за ним поспевать.

Нехоженая тропка бежит куда-то вперёд, к тёмной гребёнке леса. До неё ещё далеко. Девчушкины глазёнки — огромные, любопытные — блестят малахитом. Она озирается по сторонам, смотрит поверх трав на запад — там тонет багряное солнце. Раздвинуть бы стебли, притронуться бы к яркому шарику! Горячим он окажется или холодным?.. Отец тянет за собой и не даёт как следует подумать. На лицо его легла тень — девочке немного страшно. Она редко бывает вдали от дома, среди безлюдных холмов.

Но беспокойство развеивается в вечернем воздухе, и с каждым вдохом ей всё больше хочется жить.

I

Городского садовника не любили. Кое-кто в Герцбурге поговаривал, что можно было бы и вовсе обойтись без него. «Хлопот от него куда больше, чем пользы, — ворчали они. — В старом Христофе столько желчи, что для крови, верно, и места не остаётся. Попомните наше слово: как преставится, вскроют его — и внутри всё жёлто будет! Да и годится ли это, что какой-то холопский сын от порядочных людей нос воротит?!» Другие возражали: «Ну и что, что характер не сахар! Все мы тут не серафимы. Он цветы растит — на зависть. Пусть и дальше растит, а мы уж потерпим как-нибудь. Хочет жить наособицу — так что ж, не наша это забота». Первые ворчали, но соглашались. Саду Христофа и вправду не было равных. Розы — рдяные, янтарные, лазурные — взрывались фонтанами лепестков. Изящные лилии могли бы венчать и королевское чело. У Христофа росли ирисы, гладиолусы, нарциссы, георгины; где-то в оранжереях таились волшебные орхидеи. Лучшие лавки Герцбурга боролись за эти цветы, дворяне закладывали имения, чтобы подарить возлюбленным эту хрупкую красоту.

Старый садовник держал приходящих работников, платил которым довольно прилично. Но и требовал он многого. Христофа раздражает шум — так извольте разговоры вести у себя дома; Христоф не в настроении — будьте так любезны, не путайтесь у него под ногами; хотите денег — работайте, пока кожа с рук не слезет.

Сад располагался на западной окраине города, над обрывом. С этой стороны тянулись остатки древних укреплений; стены вдоль улиц возвели несколько десятилетий назад. За зубцами ограды вставали старые деревья, погружая мостовую в тень — здесь всегда было прохладно. Горожане гадали, зачем упрятывать цветы за толстый камень, как в темницу, и показывается ли внутри солнце.