Самая страшная книга 2015

– Ты же учитель. Тебе видней.

– Был учитель, да съели с потрошками. – Я по-прежнему видел перед собой только спину Штыря, но догадывался, что сейчас он вновь обнажил почернелые зубы в усмешке.

Мы отошли метров на пятьсот в сторону базы и, убедившись, что здесь все спокойно, и пустыня осталась пустыней, взяли по широкой дуге назад – с тем, чтобы выйти за поворот, к трассе, где с моста над оврагом можно увидеть огороженное высоким бетонным забором имение Губера.

– Ты ведь понимаешь, что рано или поздно люди начнут точить ножи друг на друга, – продолжил Штырь, как будто мы и на минуту не прерывали разговор, хотя на самом деле прошло не менее получаса.

Перешли мелкий ручей, на берегах которого ноги почти по щиколотку утопали в темной вязкой жиже, и, пройдя еще метров двести по голой, черной от сажи земле до поваленного, выгоревшего в уголь ствола, повернули направо, к дороге.

– Наверное, начнут, – сказал, подумав, я. – Но что делать прикажешь-то?

– Надо идти за мост. Ждать больше нельзя.

– Лучше попасть под пули губеровской банды, что ли?

Штырь резко обернулся – впервые за все время нашего похода. Сейчас он уже не улыбался.

– Альтернатива хуже, Миша, – проскрипел сквозь зубы. – Альтернатива гораздо хуже. Поверь, я знаю.

Я верил. Штырь и Царь Голод знакомство свели давно. Что стало с другими учителями? С теми, с кем Штырь вместе несколько месяцев прятался в школьном подвале от ребят с ружьями? Мы, охотники, нашли после несколько обглоданных черепов и костей. И детские косточки там тоже были.

– Если не решишься… – Штырь почесал шею. – Тогда смотри на людей. Те, кто поздоровее, – следи за ними. Они начнут. Станут выбирать слабых и умирающих… Такие у нас перспективы, Миша. Тэк-с.

Я подумал про Янку, жилистую, высокую, не по-женски сильную Янку. Ее положение неизбежно лишит ее силы, сделает уязвимой. В животе опять заурчало. Штырь услышал, и в таившейся на дне его глаз первобытной мгле снова вспыхнуло пламя.

– А ты? – Я положил руку на рукоять заткнутого за пояс ножа. – Кого бы выбрал ты?

Бывший учитель русского языка и литературы задумчиво облизнул губы. Погладил спрятанную под ветровкой книгу.

– У стариков мясо жестче, и хватает его ненадолго. Я бы начал с женщин и детей.

Сказал – и, отвернувшись, потопал дальше, прихрамывая на левую ногу, из которой мы год назад, когда подобрали его, вытащили пулю.

Тэк-с, тэк-с, Миша. С женщин и детей…

Я нагнал Штыря у самого края периметра. Он сидел на корточках на ближней стороне оврага, опираясь паучьей лапой о топор. Смотрел вдаль, куда тянулась от положенной над провалом переправы широкая полоса асфальта. Когда-то здесь рос густой заповедный лес, но Война превратила эти края в серую от пепла равнину, огромное кладбище с торчащими, как памятники, зубастыми верхушками обугленных пней. Ровное полотно проложенной незадолго до начала Войны дороги рассекало это мертвое поле надвое и казалось на нем столь же уместным, как жизнерадостный клоун в раковом корпусе… Ну или как учитель русского языка и литературы в мире, где больше не осталось детей.

– Скажи, – я коснулся костлявого плеча, – почему там, в школе, ты не сожрал свой гребаный учебник? Понимаю, деликатес еще тот. Но все-таки обложка, страницы… Бумагу ведь делают… делали из дерева. И если можно жрать траву, то… Все-таки лучше бумага, чем…

Штырь посмотрел на меня снизу вверх.

– Тебе не понять. Пока еще – не понять.

– Хорошо, – сказал я. – Согласен. Пойдем вперед, на ту сторону. Посмотрим на домик Губера поближе.

– Тэк-с, тэк-с! Не думал, что ты решишься, – то ли сухо кашлянул, то ли рассмеялся Штырь. – Но… все-таки лучше, чем ждать, кто первый укусит твою бабу, да?

– Да, ты прав. Определенно лучше.

– И потом, может, они там передохли уже давно, а мы все за периметр зайти боимся.

– Видимо, еще не дошли до предела.

– Ой ли?..

Так, развлекая по старой памяти друг друга ничего не значащими репликами, мы выбрались на трассу и, минуя мост, прямиком потопали в направлении белеющего на горизонте бетона.

– Приятно ощутить под ногами нормальную дорогу, как в старые добрые времена, – заметил я, когда за спины нам уплыл каким-то чудом уцелевший, пусть и изрядно покореженный знак ограничения скорости.

– Дорога жизни, – мрачно сказал Штырь.

– Чего?

– Да так… Видишь? – Он указал рукой на вплавившийся в землю железный остов. – После первых атак народ, кто побойчее, рванули к губерской резиденции. Кто защиты искал, кто справедливости. И пешком шли, и на машинах, у кого целы остались. Для многих несчастных дорога эта была дорогой жизни, дорогой надежды…

– Да ты поэт.

– Это они поэты… были.

За первым сожженным авто открылось второе, третье. Издалека их легко было принять за очередные пеньки, но вблизи детали становились узнаваемы. Тэк-с, тэк-с – щелкал хронометр, а в памяти всплывали уже подзабытые названия: «москвич», «Лада Гранта», «Форд Фокус», «копеечка». Несколько десятков обгоревших машин по обе стороны от дороги, некоторые почти целиком утонули в земле.

– Вот почему так долго губерские нас, пейзан, не трогали. Мясо само шло к ним в руки. Как и мы теперь.