Самая страшная книга 2016

Скользнув взглядом по оставшимся цветам, профессор сел за стол и открыл ноутбук. Экран просыпался долго и мучительно, как и сам старик, с годами, с растущим отчаянием. Было время, когда он разуверился в том, что найдет хоть кого-то из своих «учеников», что сможет собрать результаты многолетних трудов, увидеть растения, поднявшиеся из семян прошлого.

Все изменило интервью – телепередача, в которой он отвечал на глупые вопросы пустоголовой ведущей. После эфира они сами стали искать встречи. Они, его «дети», его творения. Чтобы сказать «спасибо», чтобы осыпать проклятиями, чтобы убить…

Оставалось лишь фиксировать и анализировать результаты, просеивать выборку.

А от возможной мести он подстраховался. Темный переулок, лестничная клетка, нож под ребра, выстрел в спину – этого «минусам» было недостаточно. Они хотели швырнуть ему в лицо свою жизнь, свою жестокость. Обвинить перед расплатой. Это и было страховкой, это, а также кодовые фразы.

А жертвы? Расходный материал, излишки прогресса – зерно сострадания обязано сгнить в душе, так и не пустив ростки. Он не мог помочь Аделии и другим пассажирам даже после того, как узнал Альберта… Нет. У эксперимента должен был остаться только один свидетель.

Профессор зашел в почту и открыл письмо от Михаила Рябина.

«Мой маленький Стэнли…»

Стэнли был рад после стольких лет увидеть профессора живым и здоровым. Стэнли предлагал встретиться. Стэнли хотел поблагодарить, рассказать о своей жизни, которую всецело посвятил помощи другим людям.

«Когда-то ты отрывал насекомым лапки и хотел расчленить соседскую собаку. Я изменил тебя…»

Профессор нажал «ответить» и застучал по клавишам.

Ярослав Землянухин Дорога на Харбин

Утром спустился туман. Накануне выпал снег, и теперь он лежал грязными хлопьями на ветках и обочине. Нет, снег тут не шел ни в какое сравнение с тем, который выпадал на родине. Где этот искрящийся под солнцем белоснежный покров?!

Даже в четырех верстах от Харбина все было покрыто пеплом. Ветер приносил его с китайской части города и окрестных селений. Пепел медленно сыпал вокруг, забивался в нос, оседал на одежду.

Евгений Кириллович, некогда большой пушистый котяра, сидел рядом с бараком. Он уже давно стал похож на бездомного. Шерсть его свалялась и покрылась грязными разводами. Вместо того чтобы гордо красоваться, он почти все время прятался по щелям, где безуспешно пытался привести себя в порядок.

У входа в барак стояли двое. Первым был маленький китаец, прозванный Матвеем, так плотно закутанный в теплую одежду, что между ушанкой и шарфом виднелся лишь нос в синих прожилках. Раньше служил он у фельдшера Крюкова, а после того, как фельдшера увезли в обсервацию, китаец остался сам по себе. Крюков не вернулся. Так как Матвей не выходил в город, то ему позволили оставаться на территории пункта и заниматься черной работой.

– Знаю, что будет приворовывать, – говорил в свое время про китайца Даниил Кириллович, разглядывая того поверх пенсне, – но вот куда его? В город? Нельзя. В лес? Пропадет.

Хотя брать на территории пункта было нечего. Разве только спирт да морфий. А прожилки на носу старого китайца выдавали его пристрастия с головой.

Второй – санитар Иван Дмитриевич – был почти полной противоположностью Матвею: крупный, с пышными усами и аккуратно постриженными бакенбардами. К водке пристрастия он не имел, был вежлив, обходителен и всеми любим. В молодости был унтер-офицером и стал санитаром по идейным соображениям. Среди своих Иван Дмитриевич считался высоким, а среди малорослых китайцев – так и вообще великаном.

Поначалу младший персонал пытались набирать в ночлежках среди безработных, но дисциплину среди них поддерживать не получалось. Тогда в санитары стали вербовать местных китайцев.

Иван Дмитриевич курил.

– Слыхали, балин, как ночью за лесом свелкало? – Матвей махнул в сторону, где из тумана проглядывались верхушки деревьев.

– Что там может сверкать? – ответил санитар густым басом и пожевал папиросу. – Фанзы, видать, жгут.

– Нет, – старый китаец прищурился, – когда жгут – так не свелкает.

Нос над шарфом пошевелился, и Матвей добавил:

– И не взлывает.

Иван Дмитриевич не услышал эти слова, он отбросил папиросу и прогудел:

– Пора уже. Кистер на чуму собирается.

Чума зародилась в степях. Ее первыми жертвами стали охотники на тарбаганов – монгольских сусликов. Ураганом налетала она на поселения кочевников, кружила и опустошала все на своем пути.

Вскоре эпидемия добралась до Китайской Восточной железной дороги и заструилась вдоль селений. Она набирала силу, и вот уже черная густая река неслась на юго-восток, вытягивала отростки и забирала все больше душ.

В доме железнодорожника Комарова при поселке Маньчжурия было зарегистрировано два летальных исхода. На следующий день черная смерть пришла в Харбин.