Самая страшная книга 2016

В голове не стихали крики, а перед глазами мелькало развороченное детское тельце. Я брел в сторону эскалатора, словно дед, – едва отрывая подошвы от пола. Ошарашенный, не в силах переварить впечатления. Перед тем как начать спускаться, я обернулся к столикам. Теней-наблюдателей стало больше.

Манекены на втором этаже приблизились. Их передвинули за время сеанса. У некоторых увеличились головы, будто сверху надели

(собачьи)

звериные маски. В дальнем конце темной коридорной кишки между бутиков кто-то бродил. Кто-то невысокий, нескладный. Этот кто-то шаркал ногами и смеялся.

Свежий ночной воздух взбодрил лишь на мгновение, потому что следом пришло понимание: до нового сеанса практически вечность. Эйфория от прикосновения к чему-то уникальному, запретному рассеялась вмиг. Ее вытеснила злость. На кинотеатр, на Демьяна, на долбаный один сеанс в сутки.

Во дворе было тихо. У подъезда, в грязном закутке, лежал щенок. Такой же мерзкий, как и все его племя. Услышав меня, он поднял голову, заворчал и тявкнул. Я огляделся. Спали завернутые в серую пленку дома, дремала и пустая улица – ни людей, ни собак. Свет горел только на лестничных клетках и в глазницах фонарей. Я подошел ближе и пнул щенка ботинком. Он оскалился, попытался укусить. Тогда я встал на

(поганого ублюдка)

него двумя ногами. Раздался скулеж. Озираясь по сторонам, я начал месить его подошвами, топтать. Убивать. Я прыгал на нем под стук крови в висках, под дьявольские барабаны в голове. Еще и еще, бум-бум-бум, еще и еще… А когда щенок перестал визжать, когда хрустнул его череп, когда красная лужа растеклась до самой двери, мне захотелось завыть по-собачьи. Чтобы город слышал мою победную песню.

Весь следующий день я проспал, и снились мне люди с песьими головами.

До третьего сеанса я не дожил, а досуществовал. Выбирался из липких кошмаров, где щелкали звериные пасти, брал что-то из холодильника, ел, засыпал вновь, стоял у окна в ожидании темноты, ругался с родителями и слушал звуки города. Время плыло медленно, оно было против наших свиданий с кинотеатром, завидовало чужому хронометражу, но я научился терпеть. Обходить ловушки в виде звонков, пустых разговоров и просьб. Я знал, что меня ждет экран, и не мог оставить его.

Я старался не смотреть на тех, кто двигался в темноте. У витрин, у эскалатора, между столиков на третьем этаже, даже в самом зале. Не смотреть на тени с песьими головами. На слуг кинотеатра. Пока у меня есть карточка, они не тронут.

Людей в зале прибавилось. Многие приводили кого-то с собой, нарушали правила, но это сходило им с рук. Теперь нельзя было отделиться от других зрителей, найти кресло подальше от всех. Я выбрал место у стены, последний ряд. В двух креслах слева от меня села женщина в длинном платье и кожаной куртке. В темноте казалось, что у нее нет лица. Когда слабый свет с экрана падал на нее, то оголял пустой овал – словно вареное яйцо, прикрытое черной копной волос.

Шварц подрезал мотоцикл юного Джона Коннора, и тот врезался в заграждение. Желающих помочь парнишке не нашлось, после того как первый же доброволец получил в голову из дробовика, разметав мозги и осколки черепа по шоссе. Над местом аварии кружил вертолет телевизионщиков, где-то вдалеке выли сирены. Шварц ухватил Коннора за волосы и оторвал ему нижнюю челюсть. Кровь рекой хлынула на горячий асфальт, изуродованное тело забилось в припадке. Шум проносящихся мимо автомобилей смело нечеловеческим воем. Но Шварц не остановился. Он перехватил Коннора за горло, поднял над шоссе, а другой рукой вырвал ему сердце. Hasta la vista, baby.

Женщина без лица тяжело задышала. Она гладила шею, поправляла волосы и скребла ногтями по спинке соседнего кресла. На экране появился жидкий терминатор в облике полицейского. Он проник в палату Сары Коннор и запер дверь. Навис над прикованной к кровати матерью спасителя человечества, покачал пальцем у нее перед носом и принялся раздеваться.

Женщина без лица задрала подол платья и раздвинула ноги. Я смотрел то на нее, то на экран, задыхаясь от возбуждения. Т-1000 спустил с Сары больничные штаны и навалился сверху. Женщина без лица застонала так, будто он вошел в нее. Она ласкала себя двумя руками, елозя на кресле, содрогаясь в сладостных конвульсиях. Я подсел ближе, не сводя глаз с ее бедер, на которых появлялись капельки крови.

Сара закричала. Вторгающаяся в ее лоно плоть превратилась в жидкий металл. На белой простыне под сцепленными телами ширилось кровавое пятно. Сара захлебывалась визгом, но лезвие рвало ее изнутри, меняло форму, с каждым новым толчком пробиралось дальше по телу, пока вместе с мясными брызгами не вышло изо рта.

Я сунул руку под платье женщины без лица, но вместо податливой горячей плоти нащупал

(мертвую)