Самая страшная книга 2017

Мишка дернул головой, отгоняя воспоминания. Страшно, страшно – но все прошло, все закончилось. Он жив, он цел, и – самое главное! – у него есть гостинец. Еще полверсты – и он будет дома и, как и мечтал, небрежным жестом выложит добычу на стол. Конечно же, мамка и тятька будут отказываться от сластей, предлагая их малышам, но Мишка как добытчик настоит на том, чтобы поделить все поровну. А еще мамке он отдаст платок, а тятька будет бахвалиться перед мужиками бездонной кружкой.

Мишка улыбнулся. Казалось, что от узелка исходит доброе, мягкое тепло, которое согревает его маленькое мальчишечье сердечко, становясь комочком счастья, добытым в самом пекле ада.

– Дядя Фаддей! – крикнул Мишка одноногому старику, греющемуся у околицы на майском солнце. – Дядя Фаддей, смотрите что у меня!

Он гордо поднял увесистый узелок над головой, чтобы подслеповатый старик мог разглядеть его добычу.

Фаддей прищурил глаза и прошамкал беззубым ртом:

– А, Мишка, бисов сын… Хде ж ты был-то? А тятька с мамкой твои еще с утра на гулянье пошли. Сказывают, там гостинцы давать должны были. Не вернулись ишшо. А ты все пропустил, размазня…

Узелок выпадает из онемевших Мишкиных рук.

Истерзанная ткань платка рвется, и в грязь катятся пряник с гербом, кружка, сайка, кусок колбасы, орехи, изюм, чернослив…

Царский гостинец.

* * *

Запись в дневнике Николая II от 18 мая 1896 года.

«До сих пор все шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. Толпа, ночевавшая на Ходынском поле, в ожидании начала раздачи обеда и кружки, наперла на постройки, и тут произошла страшная давка, причем, ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!! Я об этом узнал в 10 1/2 ч. перед докладом Ванновского; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 1/2 завтракали, и затем Аликс и я отправились на Ходынку на присутствование при этом печальном „народном празднике“. Собственно, там ничего не было; смотрели из павильона на громадную толпу, окружавшую эстраду, на которой музыка все время играла гимн и „Славься“. Переехали к Петровскому, где у ворот приняли несколько депутаций, и затем вошли во двор. Здесь был накрыт обед под четырьмя палатками для всех волостных старшин. Пришлось сказать им речь, а потом и собравшимся предводителям двор. Обойдя столы, уехали в Кремль. Обедали у Мама в 8 ч. Поехали на бал к Montebello. Было очень красиво устроено, но жара стояла невыносимая. После ужина уехали в 2 ч.».

Максим Кабир Черви

Впервые я услышал об Эрлихе в конце пятидесятых, когда был еще студентом горьковского института. История легендарная – настоящий детектив с погонями и сокровищем в виде целого ящика инкунабул и летописей из библиотеки Ивана Грозного. За десять последующих лет фамилия Немца, как прозвали его мои коллеги, всплывала редко, но всякий раз волочила за собой из океана слухов невод, полный богатствами, от которых у всякого библиофила начиналось обильное слюнотечение. В год, когда каждый читающий человек охотился за свежеизданным романом Булгакова, я бродил по улицам, имея при себе пять экземпляров «Мастера», кое-что из самиздата и билет на поезд «Москва – Ленинград».

– Миша, какими судьбами! – приветствовал меня старый товарищ, выплывший покурить из буфета.

Узнав, что я еду в Северную столицу, он поинтересовался, не буду ли я так любезен передать кое-какие книги товарищу Эрлиху.

Я немедленно согласился. И немедленно же получил на руки герметический трактат «Secretum speculo», написанный в шестнадцатом веке монахом-доминиканцем Лафкадио ди Фольци, и масонское мракобесие заоблачной цены, переведенное с латыни и напечатанное в России приближенным Екатерины Великой.

Иные собратья мои, вороны антиквариата, готовы глотки грызть за заветную книжицу, но я всегда считал, что вещь, которая тебе действительно необходима, рано или поздно сама прыгнет в твои руки. То же самое касается важных встреч.

А встреча с Вадимом Эрлихом была важной – я, впрочем, не подозревал насколько.

– Он чудаковат, – предупредил меня приятель, – постарайся ничему не удивляться.

Но Немец таки озадачил меня с порога фразой:

– Вы толстый. Это замечательно.

Предварило комментарий довольно пристальное изучение моей персоны желтыми колючими глазами.

Надо заметить, что я нисколько не толстый, отнюдь не полный и вовсе не упитанный, и мама моя, наведываясь из Нижнего, вздыхает и охает, обзывает граблей и требует меньше возиться с макулатурой, следить за собой и вообще жениться.

Но на фоне Эрлиха, скелета, драпированного желтоватым пергаментом кожи, я смотрелся весьма круглым. Не припомню, чтобы видел человека с таким количеством углов: и нос у него был о трех углах, и замечательнейший кадык резал ворот желтой, снова-таки, рубахи, и колени и локти в невообразимом числе выпирали из-под одежды.

Я смиренно согласился, уважая право старика быть сумасшедшим, и отрекомендовался.

– Толстый – это хорошо, – сказал Эрлих, – толстые не так заметны. Худого проще найти.