Кто-то рассмеялся глухо и жестоко. Во всем коридоре осталась только одна подмигивающая лампочка. Тени сгущались вокруг, делая мир крохотным и пугливым.
– Уходи, – едва слышно сказали из кабины лифта.
Дверцы раскрылись, Катя шагнула внутрь и упала на колени перед Андреем и Лаки, прямо в лужу крови. Всхлипнула, проведя дрожащей рукой по голове мертвой собаки. Собаки, которую богохульная сила вдавила в хозяина вопреки всем законам природы. Будто ребенок неаккуратно слепил две пластилиновые фигурки в одну и бросил неудавшуюся поделку.
Андрей дышал часто-часто, по-собачьи. Он не мог повернуть голову из-за проткнувшей шею лапы. В темноте мелькал уцелевший глаз.
Катя уже ничего не видела, слезы размыли картинку. Она почувствовала прикосновение к лицу, прижала Андрея к себе, но пальцы ухватили больно, и другие пальцы, и руки сзади, сбоку, сверху. Катя не сопротивлялась, ее выдернули из лифта, потащили по лестнице наверх. Прочь от Андрея и нормальной жизни.
На крыше стояла церковь. Катю бросили к знакомому деревянному крыльцу.
– Он уже был негоден, – сказало существо в капюшоне, пахнущее паленой псиной. – А ты пока еще с нами.
Люди со свечами выстраивались кругом, бухгалтер-очкарик прибивал к церкви куртку Андрея.
Катя заплакала, хватая воздух ртом, выпуская облака пара, чувствуя, как замерзают на лице слезы.
Существо присело рядом и обнюхало Катю. Пустые рукава облапили лицо и шею. Капюшон склонился прямо к ней, обдавая смрадом.
– Впусти счастье. Оно тебе очень нужно. Я же вижу.
Он взял ее за волосы и приподнял, давая увидеть крыши других новостроек, где среди труб и проводов тоже стояли церквушки.
– Видишь, как много нас? – шепнуло существо прямо в ухо. – Видишь, как мы сильны?
Катя кивнула, захлебываясь холодными слезами.
– Я…
– Что-что? – спросил капюшон.
– Я хочу, чтобы все кончилось.
Над крышей разнесся колокольный звон, которому вторили остальные церкви. Звук был оглушительным.
Катю отпустили, и она упала на спину. Из носа потекла кровь, в глазах помутилось, и в самое нутро Кати стало заползать счастье.
Кто-то засовывал внутрь куски холодного, липкого, мягкого, похожего на глину. Просунул между зубов. Катя покорно проглотила и захотела еще.
У счастья был привкус крови и старой, пропахшей дымом куртки.
Сделка
Даша еще раз вывернула карманы пальто. В сумме – двадцать семь рублей. Даже двадцать семь пятьдесят, если это имеет значение. Пару монеток она сегодня подобрала у метро: потопталась рядом, подождала, пока народ разойдется, и присела, типа ей надо перевязать шнурок. На гладком сапоге до колена, ага. Уши тогда чуть от стыда не задымились. Хотя стесняться-то теперь чего? Поздно стесняться.
Тридцать рублей нужно было наскрести на жиденький кофеек в пышечной. Не просто нужно – жизненно необходимо. Стакан кофе давал небольшую отсрочку, чтобы собраться с силами: посидеть на пластиковом стуле у окна, попялиться на замерзших промоутеров и еще немного не появляться дома. Даша представила, как заходится в пустой квартире городской телефон, и криво улыбнулась. Подождут. По понедельникам коллекторы особенно мерзкие, включают свой неприятный голос для ненадежных клиентов, давят, с шансами, в этот раз уже начнут угрожать. Мол, Дарья Игоревна, а не боитесь ли вы, что завтра вас в подворотне остановят нехорошие люди и ногами по лицу погладят? Нет, спасибо, ради таких новостей не стоит спешить домой.
Только двух рублей не хватает. Рискнуть попросить в долг? Ну не откажут же ей, это ведь несчастных два рубля, одно название от денег. А она тут каждую неделю появляется и иногда даже набирает целый мешок жирнющих пудровых пышек, ну не звери же они…
Да боже мой. Пошла и спросила.
Даша забралась по обледенелым ступенькам и замерла. «Пышечная закрыта!!!» – вывел кто-то ручкой на листе в клетку. Свет из-под двери все равно лез, жизнь там явно была. Девушка задрала голову, оценила свежую табличку: «ЛОМБАРД» – и ниже, серебристым курсивом, что-то вроде слогана – «Все продается».
Конечно, продается, кто бы сомневался.
Так, часы работы, оценка антиквариата, под охраной каких-то там… Плакал ее спасительный кофе, конечно. Но можно хотя бы зайти погреться. Посидеть в приемной, как будто ждешь кого-то еще для важной сделки по продаже… да не важно, хоть рояля с гнутыми ножками. Или в самом деле выяснить, что они тут принимают? В кладовке вроде валялся старый сервиз в пастушках. Вдруг он такой один на миллион?
Она понадеялась, что ее слегка лоснящееся пальто пока еще не кричит «подайте Христа ради». Максимум степенно делится, мол, «мы чуточку поиздержались, но все под контролем».
– Здрасьте.
– Добрый день. Вы на оценку? Залоговый товар у вас с собой?
Даша огляделась. Бывшую пышечную выкрасили в холодный белый, заставили стеллажами темного дерева и хромом светильников. Даже администратор – худая блондинка в шелке – хорошо попадала в цветовую гамму. Слишком эффектно, а значит и слишком дорого. Вряд ли такие люди польстятся на польский фарфор.