Самая страшная книга 2020

И некуда укрыться от него в чистом поле, да мы и не пытаемся. Мы протягиваем руки, ловя ртом небесную кровь, смакуя ее медный привкус и позволяя алым струям стекать по нашим обнаженным телам, мы собираем ее в горсти и брызгаемся друг в друга, хохоча в диком восторге.

Кровавые мальчики танцуют под кровавым дождем.

А Стрижка кричит, кричит, кричит…

Этот кошмар преследует меня уже тринадцать лет. С тех пор я успел выучиться, похоронить отца, жениться – а он по-прежнему со мной.

Лелю всегда пугали мои кошмары, особенно когда она забеременела. В постели она ложится ко мне спиной – боится, что я, мечась во сне, нечаянно садану ее в живот.

В то утро крик неожиданно перерос в пронзительную телефонную трель. Я с трудом разлепил глаза.

Шум дождя никуда не делся. За окном брезжил сырой рассвет. Нормальный осенний дождь – дрожащие на стекле капли были чистые, прозрачные.

Недовольно засопев, Леля выпростала руку из-под одеяла и нашарила телефон.

– Да? – сипло сказала она и тут же сунула трубку мне, толкнув меня в спину упругим круглым животом. – Саш, это тебя.

Моя рука дрожала, когда я подносил трубку к уху. Каким-то образом я уже знал, кто звонит.

– Салют, мерзавец, – сказал Цыган.

Родной город встречал меня темнотой и моросью. Размытые огни фонарей ложились на мокрый асфальт дрожащими отсветами. Но меня трясло не от сырости. Сунув руку в карман, я нащупал шокер, заранее приобретенный на случай, если дело примет совсем уж скверный оборот. Пистолет был бы надежнее, да где ж его достанешь в нашу эпоху стабильности?

Кафе возле станции, где назначил встречу Цыган, представляло собой невесть как уцелевший уголок девяностых с липкими белыми столиками и допотопной холодильной витриной. Увы, ее надсадное гудение не могло заглушить голоса Кати Лель, завывавшей, как кошка в течку. Оставалось только надеяться, что здешняя стряпня получше музыки. Кроме меня и полусонной официантки, в кафе не было ни души.

Сидя у окна, я ковырял вилкой в тарелке, когда за мой столик тяжело опустился Цыган.

В нем мало осталось от Марата Михайчака, разбитного паренька с шапкой смоляных волос и шебутным блеском в глазах, с которым мы росли в одном дворе. Один глаз сохранил блеск, теперь скорее лихорадочный, другой был подернут бельмом и пересечен наискось багровым шрамом, а волосы липли к землистому черепу жидкими мышастыми прядями.

Он сидел молча, изучая меня и барабаня по столу узловатыми пальцами. Я накрыл ладонью вилку и отодвинул подальше. Цыган в принципе имел моральное право всадить ее мне в глаз. И подобное желание уже высказывал.

Его губы скривила усмешка.

– Смотри, не зассал, – он перевел хищный взгляд на содержимое моей тарелки. – А это что?

– Курица.

– Не возражаешь?

Я не возражал. Благо уже съеденное просилось наружу. Схватив окорочок, Цыган впился в него зубами. Я отметил, что многих недостает, а остальные – потемневшие и сколотые. Раньше зубы у него были на зависть, крепкие, белые. Цыганские.

Любовные стенания Кати Лель невпопад сменились хриплым голосом Шевчука. «Осень», конечно же, затасканная до неприличия, но я обрадовался дяде Юре как старому другу… настоящему, а не тому страшному призраку, что сидел напротив меня.

Призрак в два счета обглодал кости и зычно, совершенно непризрачно рыгнул. Обтер руки о полы зашмыганного темного пальто и снова вперился в меня немигающим оком. Я бросил тоскливый взгляд в окно, за которым сеяла стылая морось.

– Как ты меня нашел? – выдавил я наконец. – И кто тебе дал мой телефон?

Он подмигнул здоровым глазом. Выглядело это жутко.

– Много будешь знать – скоро состаришься.

– Чего ты хочешь?

– А соскучился. Своей чего наплел?

– Что еду навестить приятеля.

– Тамбовский волк тебе приятель! – сухо рассмеялся Цыган. – Тебя когда-нибудь долбили в задницу? Знаешь, это больно. Душа исходит криком. А потом становится наплевать. Пусть трахают, лишь бы не били.

– Послушай, я все понимаю, но…

– Ша! – бросил он, поковыряв в зубах желтым отросшим ногтем. – Я еще не закончил. Не возражаешь?

Возражений у меня опять не нашлось. Мелькнула даже надежда, что, излив душу, он отвяжется.

– Помнишь… – его голос дрогнул, – помнишь ту песню, что Мартын тогда поставил?

– «I Will Survive». – Я не забыл бы даже после лоботомии.

– Верно, – кивнул Цыган. – Что означает «выживу». Вот это я себе твердил в камере каждую ночь. У нас сразу началась активная половая жизнь, настолько активная, что Валька не вынес такого счастья. Ему сперва разбили очки. Он плакал и сжимал их в кулаке, пока его трахали. Потом нас заставили кукарекать… Ночью он взял осколок побольше, и я не стал его останавливать.

– Мне очень жаль, – пробормотал я.

Жуткий оскал исказил лицо Цыгана, его рука внезапно метнулась под стол. Что-то холодное, острое пощекотало мне ногу через ткань брюк и ужалило бедро.

– Не бойся, милый, – протянул он с отвратительным жеманством. – Если ты еще раз не вякнешь, как тебе, сука, жаль, я не выпущу тебе яйца в ботинки.

– Все хорошо? – спросила официантка, протирая стакан. Наверное, заметила мой дикий взгляд и капли пота на лбу. Острие чувствительно надавило мне на бедро.