Самая страшная книга 2021

Сорокин рычал от натуги, от раскаленного воздуха, сжигающего грудь, от страха, молотящего в спину ледяным молотком. Платок уже рядом. Вот бревенчатая стена под ним, серая и замшелая. А вот дверь. Тоже серая, замшелая, закрытая. Неужели они закрыли ее? Неужели кто-то додумался до такого? Сорвавшись с рыка на звериный, отчаянный вой, Сорокин добежал до двери, толкнул – провалился вперед, в холодный слепящий свет – и сразу захлопнул за собой, успев напоследок услышать стук врезавшихся в нее с той стороны костей.

Здесь был день. И дом был другой. Побелённый потолок, чистые стекла в окнах. Ни следа таинственных надписей. На полу лежал сбитый холщовый коврик. Дверь открывается только вперед. Так ему сказали.

– Значит, я впереди! – вслух сказал Сорокин, радуясь звуку собственного голоса. – Значит, живой!

Отдышавшись, он поплелся к выходу. Никого не встретил, в сенях удивился крашеным доскам пола и бумажкам с картинками, висящим на стенах, во дворе – металлическим на вид ведрам. Вышел на улицу, с наслаждением вдохнул холодный сырой воздух, пахнущий дымом и прелой листвой. Неподалеку буднично лаяли собаки. Осень. Прозрачный безоблачный полдень. Обычный сентябрьский полдень в глубинке хранимой Богом матушки-России.

Как далеко в будущее его забросило? Избы изменились, но он узнавал и голые черные поля, видимые в просветы между заборами, и изгиб дороги, уползающей в рощу за околицей, и саму рощу. Это Ярцевка. Это его земля.

Озираясь, Сорокин заметил группу людей, стоявших возле одного из домов. Четверо мужиков в странной одежде, с бритыми скуластыми лицами. Они курили и обсуждали что-то вполголоса, не глядя по сторонам.

– Эй! – закричал Сорокин, от радости забыв, как надлежит обращаться с крепостными. – Я здесь! Здесь!

Мужики повернулись, посмотрели на него из-под ладоней, перебросились парой слов и вразвалочку направились навстречу. Откуда бедолагам было знать, кто перед ними.

– Я вернулся! – крикнул Сорокин и поспешил к мужикам. – Я хозяин этой земли! Это моя деревня!

Они приближались. Хмурые, плечистые, одетые в запыленную черную кожу. И без всякой жалости горели на их фуражках пятиконечные звезды, алые, словно кровь, словно отсветы заката над темным лесом, словно платок давно и бесследно сгинувшей помещицы Пелагеи Никитичны Комаровской.

Дмитрий Тихонов

Шуга

Ивин надевает гидрокомбинезон, натягивает маску и ласты. Коган вешает на спину Ивина баллоны, пристегивает сигнальный конец, закрепляет чугунный пояс, привязывает к руке товарища измерительную рейку, плоскогубцы, молоток. Желает удачи. Лицо Когана – пятнистое, коричневое от мороза, цвета промерзших яблок.

Ивин по-утиному выходит из заснеженной палатки и семенит к лунке, которую расчистили от успевшего нарасти льда. Шахнюк как раз загребает проволочным сачком, вытрясает осколки на снег, затем распрямляется, становится рядом с Ивиным и хлопает его по плечу.

– Серега, как слышишь? – раздается в наушниках. Коган проверяет связь.

– Хорошо слышу, – отвечает Ивин. – Спускаюсь.

Рядом, повизгивая, крутится Пак. Красивый пес коричневой масти, названный в честь паковых льдов. Он тыкается лбом в ногу, затем задирает морду и смотрит на Ивина жалобно. Затылок Пака подрагивает, будто от боли.

Гидролог бросает взгляд на вздыбленные цепи торосов и ропаков – золотистые солнечные блики застыли над белым безмолвным миром – и погружается в прорубь.

Какое-то время свет его фонаря плещется в глубоком колодце, пробивается сквозь поднявшуюся шугу – рыхлую ледяную кашицу, затем вода в лунке чернеет. Ивин уходит под лед.

Под ним – черная океанская пропасть.

Вода обжимает костюм, шевелит резиновыми складками. Ивин скользит вниз, луч налобного фонаря упирается в бездонную тьму. Ивин поднимает голову и видит светлое пятно лунки. Начинает работать ластами – и пятно замирает, потом увеличивается.

Он парит среди острых вершин. Белые, голубые, черные затаившиеся в темноте горы – перевернутые, они нависают над аквалангистом. Ледяные ущелья вглядываются зеленоватыми вертикальными зрачками. Приходит мысль: «Храм. Подводный храм».

– Намутил ты, Серега, – говорит Коган по телефону. – Расчищать не поспеваем.

Ивин приступает к работе.

– Первый – шестьдесят семь, – диктует в ларингофон. – Второй – тридцать два…

Придерживаясь ограждающего троса, Ивин плывет от репера к реперу: измеряет вмерзание или высвобождение стальных гвоздей. Диктует Когану.

– Третий – сорок один… Четвертый… – Он осматривает испод айсберга, подледный рельеф. – Четвертого не вижу.

Значит, выпал, когда стаял лед.

Плывет дальше.

– Пятый – двадцать девять… Шестой вмерз.

Дрейфующий остров заглотил штырь с биркой «6». Ивин вытаскивает его, как длинный податливый зуб, плоскогубцами. Перехватывает молоток и забивает репер в лед. Гулкий стук разносится по восьмиметровой толще льда. Ивин знает, что его слышат наверху.

Он роняет восьмой репер, и тот уходит на дно Ледовитого океана. Ивин смотрит вслед – на темную черточку, на точку, вглядывается в глубокую слежавшуюся тьму. Что упало – то пропало.

– Работаешь десять минут, – сообщает Коган.