Емеля облизнулся, вспомнив бабушкины расстегаи. Вроде сытый, а вот подумал – и сразу полон рот слюны! Кажется, на зубах – хруст румяной корочки, в руке – теплое печево, а внутри – белая-белая рыбная мякоть…
Рыбу для бабушки Емеля обычно поставлял сам, и от этого ее блюда становились еще вкусней.
Сегодня он решил удить с берега. Улыбаясь, насадил на крючок выползка пожирней и сделал заброс. Пять минут – и вот он, первый хвост: первый верткий карасик.
– На то и щука в реке, чтоб карась не дремал, – усмехнулся Емеля.
– Уже обрыбился? – весело спросил кто-то.
«Манчиха!»
Емеля радостно обернулся. Позади стояла девушка: лохматая, загорелая, в майке и шортах цвета вареных раков. Зубы белые, цыганские, а в левом ухе – золотое колечко. Ни дать ни взять атаманша, в честь которой кличка.
На деле звали ее Манькой. Не местная, она появилась в этом году с папой-историком, что арендовал домик на лето. Высокая для своих пятнадцати, Манька одевалась как пацан, фанатела от легенд Жигулевских гор, а уж рыбачила!..
Они познакомились именно на рыбалке. Сначала Емеля воротил от нее нос: чего к нему прилипла? Он же не сверстник. А потом незаметно сдружился.
Манчиха оказалась кладезем историй. Именно от нее он узнал, что лакомка-линь падок на творог и как ловили щуку в Древней Руси, с ней охотился на раков, заложив в раколовку кусок стащенной из дома жареной курицы. В благодарность Емеля рассказывал о «даме в белом» из местного Дома с мезонином, любимых рыбных местах и слухах о кладах Степана Разина.
При упоминании кладов Манчиха оживлялась еще больше: Емеля знал, что ей до смерти хочется найти что-нибудь такое. Манчиха ходила в горы, но, кроме разбитой коленки, ничего оттуда не принесла. Впрочем, она была не из тех, кто сдается. Веселая, шебутная Манчиха не нравилась бабушке, но Емеля, прежде не имевший друзей, души в ней не чаял.
– Пойду окунусь!
Манчиха разделась до купальника и, пробежав по песку, плюхнулась в воду.
– Всю рыбу распугаешь! – крикнул Емеля, но больше для виду. Злиться на подругу было невозможно.
Та загоготала и, дразнясь, стала плавать разными стилями. Мол, давай сюда, смоги круче! Емеля улыбался и качал головой: нетушки, знаем вас. Манчиха плавала так же отменно, как и ее тезка из легенды.
Вскоре она вылезла на берег. Тут-то и раздался свист.
«Кир», – поморщился Емеля, еще не обернувшись.
И правда. В отдалении, держа снасти, стояли пять парней постарше Манчихи, несколько пацанов и сам Кир. Именно он, прищурив глаза, алчно пялился на фигуру подруги.
Бросив на парня брезгливый взгляд, она стала одеваться.
– Эй, Манчиха!
– Пошли с нами! Повеселимся!
– Я тебе суперудочку покажу…
– Кожаную, – тихо, но слышно добавил кто-то, и парни заржали.
Манчиха вздохнула. Уперла руки в бока и холодно посмотрела на Кира.
– Мало тебе, да? Еще хочешь?
Емеля невольно фыркнул. Позавчера Манчиха, устав от шуточек, врезала Киру в рожу. Но, видимо, чтобы парень отстал навсегда, надо было бить в иное место.
Как-то Емеля спросил, почему Манчиха не пожалуется отцу. Но та ответила, что не хочет отвлекать его из-за ерунды. Сама справится.
«И ведь справится! Как заедет ему коленкой в…»
– Чего лыбишься? – рявкнул Кир, и улыбка Емели исчезла.
– Отвянь от него! – тут же прошипела Манчиха, встав рядом с другом.
Кира перекосило. Емеля понимал, почему он злится: взрослая, интересная девушка, а не с ним. С каким-то сосунком! От этого просыпалось злорадство, а еще – легкий страх.
Емеля знал Кира, который жил в соседнем селе. У него давно сложилась репутация наглеца и хулигана. А бабушка, шепелявя, и вовсе называла его: «Щукин сын», поминая блудливую мать, которую Кир, несмотря ни на что, любил.
Местные же мальчишки его просто боготворили. С Емелей – городским, тем, кто приезжает лишь на лето, – у них были прохладные отношения. Не задирали, и то славно. Но теперь…
– Ну так че? – упрямо спросил Кир.
– Через плечо! – срезала его Манчиха и заливисто расхохоталась.
Кир аж зубами скрипнул. Развернулся и, махнув дружкам, пошел прочь.
– Хорошего клева! – не утерпев, крикнул вслед Емеля.
Кир встал. И, оглянувшись, грязно выругался.
…Пока Емельянов хмуро обозревал холл гостиницы, Королевич подписывал документы любимой ручкой и попутно флиртовал с девушкой-администратором. Ему, красавцу, были рады везде: хоть в последних курмышах, хоть в Абу-Даби.
«Вот бы Маша на это посмотрела».
Маша. Эх, Маша…
Как она могла? Втрескаться в
«Успокойся. Королев так со всеми флиртует. А Машу любит. Вроде бы…»
– Как же, – процедил Емельянов, когда коллега, не стесняясь свидетеля, чмокнул девице руку.
– Ты что-то сказал? – улыбаясь, повернулся он.
У Емельянова дернулась щека.
– Нет.
Емельянов потер лоб. В глаза точно песок бросили.
«Эх, Маша…»
Вроде и смотреть не на что, хоть и богатая наследница, дочь Царькова – заказчика их фирмы. Подумаешь, устроили ее к себе. Но тогда ее улыбка, впервые увиденная на совещании, заставила оцепенеть. Краткая, мимолетная.
Так похожая на улыбку Манчихи.
– До завтра! – махнув ему, Королевич скрылся в своем номере.
Емельянов не ответил. Он зашел – и окаменел, разглядев фигурку на кровати.