Калюжным занялись сразу пятеро – содрали заношенное исподнее, руки прижали к голым бокам и притянули намертво, веревочный конец прошел из одной подмышки в другую, перехлестнул грудь. Дядька Мокей от души матерился, но рот ему затыкать почему-то не стали. Ждали «песен», наверное.
– Знатно смотришься, – оценил Бес, когда Калюжного подтянули вверх, к толстой ветке липы. – Все краснюки ерепенятся поначалу, дух показывают, а вот дальше… ты, малой, жить хочешь?
– Я?!
– Ну, не я же! Возьми-ка шашку да покоцай его от души!
Кто-то приблизился сзади, веревка скрипнула под ножом, и руки Никиты освободились вдруг. Уставился на собственные ладони, синюшно-бледные, бесчувственные, а Бес уже потянул из ножен клинок.
– Готов?! Тут тебе сразу и жизнь, и воля, а иначе – сам знаешь. Ну?!
– Дафай! – прошелестел висящий под деревом голый худой человек. – Бафку мне сразу… быстро фтоб…
– Н-н-н, – услышал Никита свой стон, будто со стороны. Будто все еще во сне, где медведики могут улыбаться. Шашка тянется к нему рукоятью с большим серебряным «клювом», красивая, совсем даже неопасная. Волшебный пропуск в жизнь!
– Н-нет.
– Ну, дело твое. Гляди тогда и сам готовься.
Атаман кивнул Фролу, тот улыбнулся в ответ – все так же странно, одними губами, – потянул из ножен свое оружие. Встали по обе стороны от Калюжного, прочие столпились широким кругом, а Никиту даже не связали по новой. Определили ему цену, которая невысока. Подойти со спины к одному из этих, поджарых как степные волки, отобрать револьвер, палить не целясь!..
– Начнем, во славу Божию, – сказал Бес, и его шашка свистнула неимоверно быстро. Плечо Калюжного, до локтя, потемнело, упал лоскут кожи, перекрутился нелепой гусеницей.
– Ай, молодца! – оценил Фрол, будто играли с атаманом где-нибудь на бильярде. – У батьки удар поставлен, но мы ведь тоже не криворукие! Н-на тебе!
Секанул с другого боку, стесал лодыжку до самой ступни.
– Ну, как тебе?! Ухмылка, гляжу, подувяла, веселье кончилось! Чего молчишь, сученыш?!
– С-с-с! – просвистел Калюжный, и щербатый рот наконец открылся. Губа прокушена до крови, но взгляд еще ясный.
– С-с-сука была мамка тфоя, и с-сам ты…
Фьюи-ить! Неловкий, злой удар – худющее бедро стало вогнутым, до белой кости. Потекло в три ручья, залепило нос сладковато-медным запахом.
– Спешишь, атаман, – сказал Фрол совсем тихо. – Того гляди преставится до времени.
Щ-щуть! Зацепил по краешку, но пальцы правой руки осыпались наземь. Грубые, мозолистые, поднаторевшие крутить цигарки себе и другим.
– М-м-м-м-м!!!
– Во-о, мычать начал! А балакали, мол, краснопузые боли не чуют! Железные люди, мол!
Фьюи-ить! Хрустнуло, чавкнуло, локтевой сустав выглянул из мяса острым осколком. Будто говяжья кость из борща. Если постукать о стол – выпадет много горячего, вкусного мозга, его можно мазать на хлебную краюшку, прикусывать…
Желудок поднялся к горлу, но наружу ничего не вырвалось. Каково это будет – висеть самому, ожидая первого удара, жгучего прикосновения клинка? Если сильно повезет – потеряешь сознание сразу, а если нет…
Щ-щуть! Снова мастерски, изощренно, кожа и розовый слой мяса, но дядька Мокей наконец вскрикнул. В выкаченных глазах ничего, кроме боли, отсюда видно. Фрол примерился для нового удара, помедлил, нашел вдруг взглядом Никиту. Подмигнул дружески, только силы от этого вовсе исчезли, а по ногам побежало горячее, позорное, вымочило штанину. Сейчас ведь обернутся и увидят!
Не обернулись. Слишком заняты. Фьюи-ить-щ-щуть, фьюи-ить-щ-щуть – две шашки пошли пластать слаженно, а Калюжный кричал теперь не переставая, тоскливым воем. Забытья ему не досталось, да и жизни в тощем теле оказалось с избытком. Затих, когда левая нога отвалилась вовсе. Обвис мешком.
– Ну, пора честь знать, – сказал Бес, и шашка вспорола пленника от шеи до низа. – Гляди, а пузо-то впрямь красное!
– Как у всех. – Улыбка с Фроловых губ так и не исчезла. – Зря ты его. Пускай бы сам дошел.
– Окстись, мы же не зверье! – нахмурился атаман, обтер лицо рукавом, темные брызги превратились в размазанные дорожки. Взгляд скользнул по своим, отыскал Никиту.
– А ты чего медлишь, кутенок?! Скидывай с себя все да иди сюда!
У Никиты слов не осталось. Покачал головой и попятился, будто в детстве – ну не станут же эти взрослые хмурые дядьки гоняться за ним всерьез! Зачем это им?!
– Гляди-ка, строптивый! Штаны обмочил, а все ерепенится!
Краски сделались резче, кровяная вонь залепила нос, а в голове поселилась звенящая, пьяная легкость. Начнут раздевать и найдут медведика – сейчас это казалось позорней обмоченных шаровар. Глупая игрушка, не к лицу красноармейцу перед казнью!
– Ну, чего застыли?! Давайте его!
Сорвался с места, заметался меж обрывом и кустами, позади свистели, хохотали, улюлюкали. По бокам, и спереди тоже – люди-волки вдруг оказались сразу везде. Ловить не спешили – так веселей. Кто-то сунул подножку, Никита перескочил ее, будто на футболе с «реалистами», а дальше только обрыв. Туда и прыгнул с разбегу.