Самая страшная книга 2022

Целый день я сижу на матрасе в углу — самом далеком от окна. Утром мама дает мне поесть, потом закутывает меня поверх пальто в старую бабушкину шубу, а сверху — в одеяло и ковер. Мама уходит на работу и запирает меня в комнате. Раньше она запирала дверь только на один замок. С тех пор как у тети Вали из соседней комнаты украли карточки, — на два замка и на задвижку из железной полосы в мой палец толщиной. Мама закрывает ее из коридора хитро согнутой проволокой. Просовывает в специально просверленную дырочку и закрывает.

Я сижу, смотрю, как прогорают угли в буржуйке, и жду вечерней кормежки. А еще боюсь. Боюсь, что мама не придет и я так и умру запертой в этой комнате. Боюсь камина: он раскрыл черную пасть и выжидает, когда сможет меня сожрать. Он тоже голодный, как я, как мама и тетя Валя.

На потолке живут два дракона: черный и белый. Понемногу они растут: черный, из копоти — от камина, белый, из инея — от окна. Когда драконы встретятся — я умру, а они съедят друг друга. Потому что они тоже голодные.

— Рита! Риточка! Открой дверь, деточка! Я тебе конфетку дам! — хриплый шепот из-за двери.

Это тетя Валя. Нет, это она раньше была тетя Валя. А сейчас она Волчиха. Когда-то, давным-давно, бабушка читала мне вслух из большой книги. Там было про Людмилу и Руслана, про Золотую рыбку, про кота ученого. И про то, как со своей волчихою голодной выходит на дорогу волк. Потом кота Мурзика мы съели, а бабушка умерла.

Раньше тетя Валя варила у себя в комнате что-то такое, что пахло мясом. Недавно у нее украли карточки, и она выла по-волчьи, пока не потеряла голос.

Это ее Бог покарал, говорила мама. А за что покарал — так и не сказала.

— Открой дверь, Ритуля! Посмотри, какие у меня конфеты: «Мишка на Севере»! Открой!

Табуретку давно сожгли, а без нее до задвижки не достать. Все равно дверь заперта еще на два замка: врезной и висячий. Волчиха воет в ледяном коридоре, просит открыть. Нет у нее, конечно, никаких конфет: нет и не было. Были бы — так она сама бы их съела.

— Откро-о-о-ой! — давится, кашляет, плачет она.

Придется терпеть, пока Волчиха не умрет. Зажать бы уши, но руки в толстых рукавах почти не сгибаются. Камин раззявил черную пасть, драконы потихоньку растут. Все голодные, все пустые внутри. Как я.

Все у меня болит, все, каждая косточка.

Раньше я мечтала, как выковыряю Гитлеру глаза. Вилкой. Сейчас уже не могу. В голове пусто, как в животе. Иногда я перестаю дышать и оказываюсь где-то далеко. Там тоже плохо и страшно. Там течет красная река, а в ней крутится огромное колесо. С него сыплются в реку человеческие головы, руки, ноги. Сыплются и проплывают мимо. Потом я делаю вдох и опять оказываюсь здесь, в комнате.

2006 г., Маргоша

Стыдно бояться, говорит бабушка. Ну что ты как маленькая, говорит мама. Но я все равно боюсь, потому что слышу это каждую ночь.

Камин внутри черный и пустой. Сначала я просто его боялась. Черная дыра, а в трубе кто-то воет. Ветер, говорит бабушка. А потом появился голос. Откуда он взялся? Глухой, утробный голос: «Рита! Риточка! Открой дверь!» Звучит он оттуда, из черной каминной пасти. Но никто его не слышит — только я.

Откуда камин знает, как меня зовут?

Бабушке не пожалуешься, она строгая. Требует, чтобы я съедала все-все, до крошки. Чтобы ела с хлебом и вытирала хлебом тарелку. Потом они с мамой из-за этого ругаются.

Вчера я играла в трех медведей, которые из книжки. Прорезала окошки в обувной коробке, сделала избушку. Там жили медведи: конфеты «Мишка на Севере». Одному я нарисовала фломастером шапку-ушанку, это был Михайло Иванович. Второму — красный платочек, это была Настасья Петровна. Третий был Мишутка, но велосипед я ему нарисовать не успела. Бабушка увидела, схватилась за сердце. Конфеты отобрала и в вазу на столе положила. Накапала себе пахучих капель, выпила, легла на кровать, а мне велела сидеть тихо.

Почему? Это же просто конфеты. И ничего с ними не сделалось.

Лучше бы мы не приезжали к бабушке. Тогда бы я не увидела камина. Он черный, страшный, пахнет старой гарью и бедой. Я знаю, нюхала. Еще до того, как появился голос.

Бабушка спит на кровати, мама на диванчике — софа называется. А мне ставят раскладушку у самой пасти камина. Лежу, боюсь: вдруг он меня сожрет? Стоит глаза закрыть, так и обдает страхом. Потом я все равно засыпаю, конечно. А днем хожу сонная как осенняя муха. Так бабушка говорит.

Мама целый день где-то бегает. Возвращается усталая, сердитая. Сказала ей, что боюсь камина, а она говорит: чтобы я этого больше не слышала, понятно?

Понятно, конечно. Чего же тут не понять. Боюсь себе дальше.

1942 г., Рита

Когда я еще ходила, то целыми днями искала в комнате клад. Все казалось, что где-то спрятана, завалялась забытая еда. Будто на камине лежит коробка, а в ней чего только нет: баранки, печенье, конфеты. Подтащила табуретку, залезла на нее, встала на цыпочки: не достаю. Подложила книгу, ту самую, где про Лукоморье и кота ученого. Обшарила всю каминную доску, а там ничего. Только старые бронзовые часы с орлом.