Едва она переступила порог, как взгляд невольно упал на кровать. Большая, двуспальная, она занимала половину комнаты – хочешь не хочешь, а в глаза лезет. Постаравшись выбросить все мысли из головы, Наталья легла на свою половину покрывала, брезгливо отодвинувшись от Андрюхиной. Гасить свет не стала – в темноте обязательно зазвучит призывающий поплакать старческий, с придыханием шепот. Она отвернулась к окну. Там, в мрачной синеве, виднелся краешек алеющего закатного неба, словно кто-то оторвал лист цветущей пуансеттии и бросил его посреди груды темно-синего шелка.
Лист кровоточил, алые потеки растекались в стороны, превращая берлинскую лазурь в грязное месиво. А она так и не убралась на кухне, и там на столе до сих пор лежит ее отрезанный палец. Куда его? В ведро?
Мысль о том, что кусочек нее полетит в мусор, а потом отправится на ближайшую помойку, вызвала в Наталье легкую тошноту. Нет уж, лучше сохранить как-нибудь.
«Уберу в морозилку, – устало закрывая глаза, решила она. – Пусть лежит, ничего страшного…»
…Она проснулась среди ночи от дикой пульсации в пальце. Голову ломило от стягивающей волосы резинки, во рту стоял привкус анальгина. Кое-как поднявшись, Наталья скинула покрывало на пол, вытащила из подкроватного ящика одеяло. Добрела до кухни и выпила еще две таблетки. В ванной, не глядя на себя в зеркало, распустила волосы, почистила зубы. Вернулась в спальню и рухнула на кровать.
Второй раз она проснулась в полдень. Могла себе позволить – работала дома, вела бухгалтерскую отчетность для трех фирм. Сегодняшний сон не принес отдыха – Наталья кое-как выбралась из-под одеяла и села. Облизнула пересохшие губы, бросила взгляд на замотанную окровавленным полотенцем руку и ужаснулась собственной глупости. Минут десять ушло на то, чтобы прийти в себя и свыкнуться с мыслью, что она, трижды дура, отрезала себе палец! Немного успокоившись, она отрешенно взглянула на пустое место рядом с собой. Попыталась представить, что так теперь будет всегда – получилось плохо. Встав с кровати, поняла, что совершенно разбита – голова гудела, на мизинец будто прицепили тугую прищепку.
Наталья размотала полотенце – рана покрылась коркой засохшей крови, палец опух. Нужно было в травматологию. Но не хотелось.
А если заражение крови? Наталья криво усмехнулась – ну и пусть. На пару мгновений ей даже этого захотелось. Пусть бы она умерла, пусть бы Андрюхе стыдно стало. Но тут стыдно стало ей самой – тридцатилетняя женщина, а в голове детский сад. Не будет у нее никакого заражения, потому что она возьмет себя в руки и поедет в больницу.
Приведя себя в порядок, Наталья вызвала такси. Пока ехала, в уме прокручивала объяснение, как случайно поранилась во время готовки. Ну и курица, подумает доктор с серьезными вдумчивыми глазами и обязательно велит ей быть осторожнее. А может, наоборот, все прочитает по ее лицу, и Наталья почувствует себя маленькой девочкой…
Но пожилой доктор с жесткими рыжеватыми усами ни разу не взглянул ей в лицо. Обрабатывая рану, он равнодушно выслушал ее сбивчивое объяснение, которое его ничуть не заинтересовало. Выходя из кабинета, Наталья и впрямь чувствовала себя курицей, а на больничном крыльце вдруг нерадостно рассмеялась – сама над собой.
По пути она заскочила в аптеку, сунула в окошко рецепт и, расплатившись, поспешила домой. Выпив прописанные таблетки и через силу позавтракав, она неожиданно почувствовала себя лучше. Потом включила музыку и стала учиться жить без Андрюхи.
День за днем падали в копилку ее опыта. Она научилась менять лампочки и батарейки, даже починила потекший бачок. Перерезала проводок дверного звонка – нечего трезвонить кому ни попадя.
Были и плюсы. Для одной себя готовить было быстрее и проще. Продукты уходили медленнее. Больше не было потных после тренировок футболок, шорт и носков. Постельное белье, казалось, решило навсегда оставаться свежим.
Правда, не с кем было поговорить за ужином. Гостей Наталья не звала – не хватало еще объясняться, что да как. Поэтому теперь она совмещала ужин с просмотром какого-нибудь сериала, которых было в избытке.
Иногда она открывала шкаф мужа и смотрела на его вещи, которые он отчего-то не спешил забирать. Она не делала глупостей вроде ношения его футболок или вдыхания запаха его рубашек. Просто смотрела.
Она теперь вообще много смотрела – в окно, в телевизор. Жизнь проплывала мимо. Настроение менялось, как мартовская погода. Один день казалось, что жизнь прекрасна, а на следующий тоска зажимала сердце в тиски и Наталья задыхалась от невыплаканных слез. Среди коллег и знакомых она свое положение не афишировала, реальное общение свела к нулю. Только от соседки Лизы, а по совместительству Натальиной парикмахерши, с которой раньше частенько чаевничали в свободное время, не укрылись перемены в ее жизни.
– Давай, подруга, колись, – заявила она как-то, стоя на пороге Натальиной квартиры, держа в руках большой ядовито-желтый лимон и бутылку коньяка. – Что стряслось?