Самая страшная книга 2024

– Мог, – сухо ответил он. – Не мы придумали дни, когда мавки невестятся, не нам менять правила. Из-за тебя Бланка в омут с головой рухнула, тебе надобно было и ответ держать.

– А вот и нет. – Бронька успокоился так же резко, как начинал плакать. – Ты виноват. Она тебя видела, когда мы с ней рожь мяли. Плакала потом еще горше, чем подо мной. Видно, надеялась, что ты в драку за нее полезешь. А ты…

Он махнул рукой, отошел и вскоре исчез из виду. А Ярош остался с тем неприятным, гадким чувством, что вроде бы ты и хотел разговор прервать, но прервали за тебя и ты словно виноватым остался. Брошенным.

Но долго переживать не стал. Благо до луга, откуда слышались мужские голоса, оставалось всего ничего. На лугу Ярош поспешил заменить изможденного Зденека, который поспешил сесть на камне в тенечке.

– Духота! – крикнул Зденек, когда лицо его приобрело нормальный цвет. – Того гляди, полуденница в темечко поцелует!

Полуденницы никого не целуют, это присказка такая. Но Ярош знал, что от жары может случиться удар. С Лушкиным мужем так и произошло. Глупая смерть. Ладно бы волк задрал или бескуд выпил. А то упал, и все. Тоже Зденеком звали. Так что Ярош только кивнул, размахивая косой. Может. Одно имя, похожая судьба, почему бы и нет? Пусть уж сидит, уступит молодым дорогу.

Точно! Бескуд!

– Мужики, тут… – Он замолчал, принимаясь энергичнее махать косой. Что он скажет? Что ему приснился бескуд, да такой реальный, что до мокрых портков? Впрочем, вскоре он решил, что лучше его поднимут на смех, чем кого-то и впрямь высосет бескуд. От воспоминаний его передернуло. Сон или нет, но ощущалось очень уж по-настоящему!

– Бескуда видели рядом с деревней, – продолжил Ярош и сам порадовался тому, как мимоходом у него это получилось. Одно плохо: он сказал до того небрежно, что мужики, похоже, не восприняли всерьез.

– Да какой бескуд… – вздохнул один, выглядевший незнакомым. Наверное, священник в соседней деревне так замучил мужиков своими историями, что они ускользнули под предлогом помочь соседям. Ну, он и про бескуда не знает. – Бескудов тут не бывает.

– Все когда-то случается впервые, – туманно ответил Ярош и вздохнул. Что же, он хотел как лучше. Вот выпьет бескуд этих недоверчивых, так он не виноват!

За работой день пролетел незаметно. Ярошу даже показалось, что он не успел устать. Удивительное дело! Когда ждешь ночи, чтобы бегать за мавками, так день тянется и тянется, а как боишься наступления темноты, так вот она, солнце уже закатилось!

Ярош решил благоразумно не идти в свой двор, вроде как чтобы не приманивать бескуда или мавку к родному дому, но в глубине души понимал, что именно там его найти будет легко. Другое дело на чужом сеновале! Летом никто не гонял с сеновалов молодежь, кто женихался как мог, кто скрывался на сеновалах от последствий жениховства. Старого сена, пропахшего мышами, никому жаль не было.

Так что Ярош не стал долго выбирать и нырнул на первый попавшийся сеновал. Лишь бы снова не столкнуться с Бронькой и его крикливой мамашей. Остальных он переживет!

Мысль эта оказалась преждевременной. Ярош понял это, едва успел ее додумать, но все равно упрямо лег и закрыл глаза. Разумеется, она явилась.

Сеновалы не были домом, и двери не удерживали нежить. Мавка скользнула к нему, прижалась холодным влажным телом, пробежала липким острым языком от подбородка по щеке и вонзилась им в ухо. Ярош едва не закричал, но мокрые пальцы нырнули под рубашку, выстудили весь крик, и словно не осталось воздуха.

«Это сон! – отчетливо понял Ярош, пытаясь отодвинуться, чтобы боль, тупо свербящая в ухе, – кажется, он угадал с языком-пиявкой, – отпустила. – Только во сне ты хочешь кричать и не можешь! А ухо… Может, продуло?»

Стало чуть легче. Ярош изо всех сил держался за мысль о сне и даже не пытался проснуться. Просто… на всякий случай. Но мавка не унималась. Как и все утопленницы, после смерти Бланка отчаянно мерзла и оттого стала охоча до ласк. Была бы она при жизни такой верткой! Ярош уже ничего не слышал тем ухом, с которым игралась мавка, так что не слышал и хлюпанья, с каким она снова кормилась. Жена, не насытившаяся и неудовлетворенная, взгромоздилась на него сверху и впилась языком ему в рот, проскальзывая склизким кончиком с металлическим привкусом крови за зубы.

Это не было тем грехом, каким баловались парни с мавками и девками в поле, не было и семейной возней молодоженов на лавке. Бланка сосала его дыхание, мяла сердце. Но нутро ее оставалось ледяным, отчего и Ярош леденел все больше.

Кажется, он наконец смог закричать. Возможно, он кричал долго. Может, даже сорвал голос и хрипел, прижимаемый к протухшему сену мавкой. Но, кажется, не умер. Даже когда так и не согревшаяся мавка от злости впилась ртом теперь уже в его живот и рвала кожу, вытаскивала узкими пальцами внутренности, чтобы тотчас затолкать их обратно, будто ей они были не по вкусу.

А он лишь хрипел, сухими губами выталкивая из себя:

– Не я. Не я виноват. Броньку мучь!