Самая страшная книга 2024

Источая аромат и влажно поблескивая под приглушенным светом плафона, меня ожидали и томились горошек с карамелизированным луком и фенхелем, жареный сибас с базиликом и помидорами – и бараньи ребрышки с пюре из маринованных баклажанов. Я держал вилку на весу, и вонзить ее в это торжество текстур и вкуса казалось ужасающим кощунством. Я осторожно коснулся ею пюре – и замер, не в силах продвинуться дальше.

– Как у вас это получается? – спросил я. – Это же такие разные рецепты… время выдержки, температура… разная посуда, разная технология работы с продуктами… разные условия их хранения… Только не говорите, что ваш повар такой универсал!

– А почему бы мне этого и не сказать?

– Потому что это невозможно! Потому что это все слишком разное! Приготовить на уровне… я не знаю, домохозяйки, которая следует упрощенным журнальным рецептам – да, но не так, не на таком профессиональном, высшем профессиональном уровне! – Я снова увидел его полуулыбку-полуусмешку-полуухмылку и швырнул вилку на скатерть. – Да что я говорю, вы же и сами все это прекрасно понимаете! Вы дурачите меня, да? Это какая-то шутка? Розыгрыш?

– А каковы ваши предположения? Что это все заказано в других, – он подчеркнул слово «другие», – ресторанах и привезено сюда, специально для вас?

– Нет. – Я уже задавался этим вопросом и нашел на него ответ. – Нет, в других ресторанах нет таких блюд. Их никогда не было раньше, и их нет в планах ни сейчас, ни на ближайшие сезоны. Я узнавал.

– Ах, вы узнава-а-а-али… – протянул он с совершенно серьезным лицом. – Да, это ответственный подход к делу.

– Но все-таки скажите мне: в чем секрет? Где ловушка?

– Замороженные полуфабрикаты? – предположил он.

– Нет, – покачал я головой. Как бы я ни хотел, чтобы столь простое решение оказалось верным, я точно знал, что это не так. – Нет, мясо абсолютно свежее, оно никогда не подвергалось заморозке. И в охлаждении полежало совсем недолго.

– Вы хотите сказать, что я самолично зарезал этого барашка утром, чтобы подать его вам сейчас?

Я мрачно взглянул на него.

– Ну что ж, может быть, вы и правы, – продолжил он.

Повисло молчание.

– Кушайте, – сказал он. Это старомодное слово будто ссыпалось с его губ и, шурша, проползло по столу, чтобы подтолкнуть меня под локоть. Я протянул руку и поднял вилку со скатерти. На кипенно-белой ткани осталось пятнышко маринованных баклажанов.

– Извините, – сказал я.

Он сделал небрежный взмах рукой. Рукав серого пиджака был похож на змею, которая пытается загипнотизировать кролика.

Я взглянул на натюрморт перед собой – и совершил ужасающее кощунство. Но как упоительно оно было!

– Жду вас завтра, – традиционно сказал хозяин ресторана, когда я был уже на пороге. И неожиданно добавил: – Завтра в меню кролик.

Никогда до этого он не раскрывал секрет будущих блюд. Я замер, ожидая, не скажет ли он что-нибудь еще. Но он молчал, будто последние четыре слова вырвались помимо его воли. А может быть, и вообще не принадлежали ему.

Уже за дверью я резко обернулся и глянул в быстро закрывающуюся щелочку. Там, за плечом серого пиджака, что-то расплывчатое, словно дрожащее марево воздуха, сидело на белоснежной скатерти и жадно слизывало пятнышко маринованных баклажанов.

– Змеи не гипнотизируют кроликов, – мягко произнес бархатный бисквитный голос. – Это миф.

Я поднял взгляд на хозяина ресторана. На краю поля зрения дрожащее марево метнулось со стола и втянулось в дверь кухни.

* * *

Кинокритика я увидел через пару недель. Я не узнал его поначалу – а потом еще долго не хотел признавать, борясь со стыдом, что нас увидят вместе.

Он сидел на лавочке – тощая, согбенная фигура, в обвисшей, не по размеру одежде – и жадно жрал. Еще на расстоянии доброй сотни метров я почувствовал этот узнаваемый, такой одновременно и притягательный, и отвратительный запах жареного беляша. Человек на лавочке жрал, глотал крупными кусками беляш, приканчивая его в три-четыре приема, а потом обсасывал жирные пальцы – и хватал новый, из пакета рядом. Он даже не жевал, просто отрывал зубами шмат теста с фаршем, а потом делал глотательное движение, запрокидывая голову, как пьющий голубь, – дергал кадыком и снова отрывал, запрокидывал, дергал кадыком… Амбре беляшей расходилось от его лавочки, как тяжелое, душное грозовое облако. Я задержал дыхание и хотел обойти его – но он заметил меня.

Заметил, узнал и позвал по имени.

А я все равно не узнал его.

– Же не манж па сис жур, – вдруг сказал он и дробно захихикал, словно в попкорн-автомате лопались зернышки кукурузы.

И тогда я понял, кто он.

Я не сдвинулся с места – лишь смотрел на него, тощего, дерганого, с затравленным взглядом, с лицом, руками, волосами, измазанными жиром и маслом. Я помнил его элегантным, с небольшим брюшком и пухлыми щеками – сейчас же кожа обтягивала череп, подчеркивая не только выступившие скулы и надбровные дуги, но кажется, за тонкими губами можно было проследить и линию десен.