Самая страшная книга. Лучшее

– У вас были задатки, – вещает связанный бечевой Лесовский. – Но развили их мы! Мы вас породили. Зажгли огонь. Я создал новую физику! Сигнал, воздействующий на мозг человека, как воздействует на него инфракрасное излучение. Но его уровень куда больше жалких восьми герц. Серединный мозг… диапазон смерти, запредельный выход в инфракрасную реальность. Сигнал преобразовал мозг. Шишковидная железа трансформировала волну. Начала вырабатывать одновременно серотонин и пинолин, нейропередатчики, отвечающие за бодрствование и сны. Пинолин впервые синтезировался из «дневного» передатчика.

Я киваю. Мне безразлично, как именно выродок покопался в моей башке. Всё что мне нужно знать: Нонна не погибла в пожаре, уничтожившем проклятый бункер. Чувство вины, чувство страшнее любой боли, ослабило железную хватку. Она там, в чумном городе. Бабочка среди трупных мух.

Мы с ней последние выпускники «Таламуса».

– Под воздействием природного галлюциногена, – твердит доктор, – мозг вступил в контакт с самыми глубокими сферами, распахнул дверь в подсознательный разум.

Когда я возник на пороге его особняка полтора часа назад, док едва не окочурился. Уперся в стол, чтобы не упасть. И стоял так, пока я расправлялся с охраной. Стоял и любовался моей уродливой физиономией, ласково, по-отцовски.

– Я ведь почти ее получил, Нобелевскую премию, – заявил он.

Горничную доктора я повесил на лосиных рогах. Лесовский улыбался и качал лысой головой:

– Это правда ты, Холод! Спустя столько лет, ты…

Он говорит, говорит, говорит. Словесный понос льется из его хлебальника. Возможно, он досконально знал, как Нонна Смолова управляла насекомыми и членистоногими, но, чтоб я сдох, если он бы понял, почему муравьи, заползая в детскую, складывали мое имя. Имя «Холод», написанное живыми черными тельцами. Как, но не почему.

Я медленно поворачиваюсь. Кабинет запятнан кровью. Из дверного проема торчат ноги в ботинках. Лоскут скальпа прилип к каминной полке.

Лесовский начинает говорить быстрее, будто для него жизненно важно исповедаться, похвастать передо мной:

– Сигнал ионизировал вещество, изменил его химический состав. Магнитное поле небывалой мощности поменяло вращение молекул и произвело тело высшего потенциала. Открылся путь, ведущий напрямую к гипоталамусу. Включились нейроны в правом и левом полушариях….

Мои пальцы поскрипывают на рукояти молотка. Я сбиваю фотографии со стола: доктор с охотничьими трофеями, в саванне, рядом с поверженным львом, грузящий в джип слоновьи бивни.

Я задаю последний вопрос:

– Какими способностями обладаю я?

Лесовский охотно просвещает меня. Он говорит о сверхчеловеке и новых богах, которые приходят из шишковидной железы.

Я прицениваюсь к его голове. Сдвигаю сигарету в угол рта и щурюсь.

– Человечество проснется ото сна длиной в пятьсот тысяч лет, – восхищается Лесовский.

Я мысленно приглашаю мертвецов разделить со мной удовольствие. Представляю их позади: восемнадцать мальчиков и девочек, замученных, сожженных живьем в утробе лаборатории.

Я замахиваюсь.

– Ты бог! – восклицает Лесовский, и боек погружается в его темечко. Кровавая роса оседает на восторженном лице. Вторым ударом я загоняю молоток глубже. Череп проваливается, как яичная скорлупа. Он мертв, но я бью третий раз. Серая субстанция лезет из дыры. Я ворочаю молотком, расширяя трещину, вырываю инструмент, рисую в воздухе серо-розовую дугу.

Мертвецы аплодируют.

Я вытаскиваю изо рта окурок и тушу его об оголившийся мозг доктора. Сигарета шипит, и сизый дымок поднимается из пролома.

Мое украшенное гвоздями сердце – инсталляция ко Дню святого Валентина – требует сейчас же ехать в город. Но мозг, холодный, как моя фамилия, спорит с сердцем. Нужно набраться сил.

Я встаю на сторону мозга. Я ждал свою бабочку шестнадцать лет. Потерплю сутки.

Не спеша обхожу особняк. Стекла дрожат от штормового ветра. Фантомы воют за окнами.

Я осматриваю роскошную спальню доктора, кровать, на которой вместилась бы ватага подопытной ребятни. Сидя на корточках у холодильника, ем курицу, сыр, спагетти. Продолжаю изучать дом и обнаруживаю подвал, а в нем лабораторию.

Яркий свет жжет глаза, мне мерещится, что в комнате с белыми стенами я вижу ребенка. Но это лишь шимпанзе, сонный от лекарств зверек с выбритой шерстью. Я ложусь на пол возле обезьяны и мгновенно засыпаю.

Мне снится «Таламус».

День выпуска, чье приближение мы, пятнадцать смельчаков, попытались ускорить. Уже покончил с собой Хоштария. Умерли Комар, каучуковая Лиля и одна из близняшек. Находился при смерти Валера Рогожин, мальчик-магнит.

Саня Колмыков сказал, что время пришло.