Самая страшная книга. ТВАРИ

Бегу обратно к закусочной, иногда поворачиваюсь и призывно лаю. Машина неуверенно ползет за мной. Когда она оказывается напротив покойников, я слышу из салона пару крепких выражений, которые не использовал даже Па, когда я таскал стельки из его блестящих туфель.

На подходе к цели понимаю, что опоздал. Ворóны перестали закидывать крышу камнями и столпились у прорехи. Ее саму я, конечно, не вижу с земли, но слышу их нетерпеливое карканье, чувствую, что они уже внутри.

Еще раз лаю водителю, а потом прыгаю в дверь, вышибая ее лбом.

Черный дым заполнил собой помещение. Из дыры в потолке появляются новые ворóны. И все они кричат. Громко, скрипуче.

Нюх улавливает запах крови, не моей – чужой. Алый след тянется по полу. Иду по нему и упираюсь в печь. Там за массивной заслонкой кто-то скулит. Копаю шершавый металл.

– Барон – это ты? – Тонкий голос по ту сторону.

Гавкаю в ответ.

– Михась, ты слышал? Это Барон!

Заслонка со скрежетом отползает, на меня глядят две пары напуганных глаз.

Хлопанье крыльев за спиной, удар по затылку выводит меня из равновесия, но я быстро прихожу в себя, разворачиваюсь и не глядя смыкаю челюсти на шее напавшей. Тут же получаю еще два удара. Тесня друг друга, ворóны ныряют ко мне так, что я оказываюсь внутри птичьего шара. Неважно где верх, а где низ. Я бью и не вижу своих лап, это уже новые конечности, состоящие из боли, крови и перьев; зубы не знают ничего, кроме хруста. Я сам становлюсь черным дымом. Низкий гул наполняет меня. Холодею и проваливаюсь в него.

Мир взрывается грохотом выстрела. Черная сфера вокруг меня разваливается на множество шуганых птиц. Утекающее сознание замечает в свете дверного проема силуэт Бородача с карабином наперевес.

Я лежу на заднем сиденье тарахтящего драндулета. Чувствую цветочный аромат Наты и запах печенек с молоком, принадлежащий Михасю. Еще есть незнакомый запах дешевого табака, пороха и чего-то пропитанного потом и дорожной пылью. Это Бородач за рулем.

– Бася, конечно, удивил. Мало того, что он привел меня к вам, так еще дрался с этими тварями. И как дрался! – Бородач улыбается всеми своими морщинами.

Сам ты Бася.

– Он не Бася, он Барон. – Ната вступается за меня.

Бородач соглашается.

И даже не Барон. Эх, знала бы ты мое настоящее имя. Стократ лучше твоего «барона».

Там у печи была кровь Наты, птицы чуть-чуть задели ее, когда она закрывала собой брата, теперь все в порядке. Мне досталось больше: одну лапу я не чувствую, остальные при малейшем движении отзываются лютой болью. Поэтому я лежу без движения в теплом гнезде из одеял, которое соорудили для меня дети. Дети добрые.

Закрываю глаза, чтобы увидеть Ма, Па и Алю. Их образы на мгновение проскальзывают перед глазами, а потом растекаются, будто краски размыло дождем. Низкий гул неумолимо заполняет мою дрему. Он словно шепчет: «Беги, но я все равно буду с тобой, буду рядом».

Я настолько сжился с людьми, что мне этот зов нипочем, но почему-то я его продолжаю слышать, будто застрял между миром людей и миром подобных мне.

Смотрю на перепуганную Нату, на Михася, который не понимает, что происходит. Их лица измазаны сажей. Кроме меня, у них никого нет.

И я не знаю, сколько еще смогу сопротивляться.

Оксана Ветловская Имаго

«Когда же ты повзрослеешь?» – всю жизнь слышал Евгений от окружающих. Начиная с детства, когда мать, пережившая развод – тяжелый, скандальный, с дележкой имущества, – начала неосознанно искать опору в единственном сыне. Однако Евгений в качестве опоры не очень-то годился: мелкий, тощий, с нежными русыми девчоночьими кудряшками, с девчоночьим же именем Женя, Женечка – за все это, вместе взятое, сверстники его иногда поколачивали, но не слишком рьяно, просто по дворовой традиции. Доводить его было неинтересно, слишком он был чудной, отрешенный, не плакал, не жаловался – спокойно поднимался, отряхивал одежду, собирал разноцветные учебники первоклассника в портфель и невозмутимо уходил по своим делам.