Самая страшная книга. ТВАРИ

– Даже и не думай, – прошептал Захар и вдруг понял, что это не его слова. Он всего лишь прочитал предупреждение в налитых кровью глазах хряка.

Рациональная часть его «я» просила отступить, попробовать позже, когда кабан заснет или отвлечется, но гордость заставила лечь на ветку, обхватить ее ногами и правой рукой, а левую руку с «отпорным крюком» опустить вниз.

«Кабаны в лесу ходили, землю всю они изрыли», – вспомнились строчки из детского стишка. Они немного успокоили; главное – не смотреть на зверюгу, только на карабин. Узкий, прошитый кожей «погон» карабина был рядом, крюк почти добрался до него, еще чуть-чуть, надо только…

Секач с визгом бросился на дерево.

Это напоминало дурной сон. Захар подцепил «погон». В этот момент хряк шарахнул мордой в ствол. Захару показалось, что зверь подпрыгнул перед ударом.

Сверху посыпались желуди. Дуб содрогнулся, затрещала кора. Звук оглушил охотника своей фатальностью, он с ужасом понял: трещала не кора – карабин. Кабан впечатал приклад в ствол.

Ветка выскользнула из руки Захара. Карабин упал к ногам секача. Тот отошел на два метра и мотнул головой.

– Нет, – застонал Захар, лежа на ветке.

Хряк фыркнул – с рыла слетели хлопья розовой пены – и принялся топтать карабин передними ногами.

Над кронами плыла оранжевая плюха солнца. Мысли Захара путались, он пытался отмотать время назад, повторить попытку, на этот раз более проворно… Копыта крушили карабин, втаптывали в темно-зеленое месиво.

– Тварь, сучара… – С нижней губы Захара сорвалась густая нить слюны; во рту было гадко и сухо. – Ты за это ответишь…

– Хо-хо-хо, – гортанно издал кабан. Ему нравились слабость и отчаяние охотника.

Захар стал взбираться к лабазу. Дорога наверх напоминала повторное пленение, эпичную сагу о потерянной надежде. Он думал о своей бывшей жене, Ларисе, о Геныче, о секаче – все трое были под дубом, наблюдали. Лариса сидела на хребте зверюги, постукивая каблуками по соломистым бокам и бубня излюбленное: «Я же говорила». Геныч стоял рядом, цельный, самоуверенный, с веселым прищуром и чешским автоматом на изготовку. Он сказал:

– Видишь.

– Заткнись, гнида! – закричал Захар. – Ты сдох! Сдох! И кто теперь в плюсе?!

Он хорошо помнил, что в тот день стояла кошмарная жара. Мошки бились в воздухе словно странные объемные инсталляции. Наглость слепней и оводов не знала границ. Худо-бедно спасал спрей и прокуренная кабина уазика.

Геныч медленно вел «буханку» по проселочной дороге, между прямоугольниками полей и опушкой леса, высматривая в посевах звериные тропки. Так докатили до лесной деревушки, за которой в лесах прятались два пшеничных поля.

– Есть! – заорал Геныч, когда Захар совсем уж было приуныл.

УАЗ остановился, водитель распахнул дверцу. Захар выбрался с другой стороны, сжимая в руках карабин с армейской оптикой и хмуро поглядывая на напарника.

Из леса тянулась четкая тропа. Заползая на поле, она делилась на тропки. Охотники углубились в пшеницу.

– Смотри. – Геныч остановился на примятой площадке. Из-за жары почва окаменела, и отпечаток кабаньего копыта был едва различим.

Захар кивнул.

Геныч отогнал фургон и вернулся с самодельной стремянкой. Разложили, устроились спина к спине. Солнце висело над горизонтом – залитая расплавленным оловом глазница. Тяжелые темно-бурые слепни безудержно жалили.

Захар осматривал через оптику окрестности, выискивая в светлом разливе пшеницы кургузый профиль кабана. Эх, повыше бы лестницу. Геныч не шевелился: больше прислушивался, чем присматривался. В темнеющем лесу звучали беглые шаги и шуршание.

Сменившие слепней комары висели плотным коконом. Захар попрыскал вокруг головы баллончиком репеллента. На нем была маска.

– Учуют, – недовольно заметил Геныч.

– Не должны, – чувствуя раздражение, ответил Захар. – Ветер на нас идет, с поля.

– А если переменится?

Захар промолчал.

Через несколько минут ветер и вправду изменил направление.

– Видишь, – многозначительно шепнул Геныч.

Захар ненавидел это «видишь». Его словно макали лицом в дерьмо.

«Видишь» – стучало в голове, рядом жужжали комары, им вторил настойчивый недовольный голос жены. Она постоянно долдонила про счастье подруг, про их успешных мужей, про переезд в город («Геныч твой квартиру присмотрел!»). При Геныче Лариса преображалась, оживала, чтобы после снова превратиться в недовольную всем и вся бабу. Геныч всегда хвалил Ларисину стряпню (и трахал ее, как пить дать трахал; возможно, это случилось лишь раз – очередной трофей, но кому от этого легче?)…

Голоса слились в протяжный вой, готовый взорвать череп. Но тут Геныч ткнул его в бок. Захар различил протяжное сопение, фырканье, затем смачное чавканье. Два человека замерли на лестнице, пытаясь разглядеть зверя. Сердце сменило ритм, кровь сильными толчками прилила к лицу.

Захару показалось, что зверь движется в их сторону; руки сжали приклад, палец прилип к спусковой скобе. Он напряженно высматривал в посевах пшеницы силуэт животного.

За спиной громыхнул выстрел, словно рявкнул: «Видишь!» У Захара свело желудок.