Самая темная чаща

Мама вспомнила песенку, которую пела в детстве, прыгая через веревочку:

В темной чаще ведьма есть,
Она может тебя съесть,
Обглодает твой скелет —
Вот ты был, а вот уж нет.
Непослушный и плохой,
Не вернешься ты…

Они с подружками с ликованием горланили ее, но никогда не произносили последнего слова. Ведь иначе явилось бы чудовище: в конце концов, заклинание предназначалось именно для этого. Однако, если не петь до конца, магия не сработает.

Но не все истории были страшными. Щедрость Народца была столь же безграничной, как и его жестокость. В детсадовской группе Бена была девочка, у которой русалка украла куклу. Неделю спустя эта самая девочка проснулась в своей кроватке с ниткой великолепного речного жемчуга на шее. Вот почему Фэйрфолд считался особенным местом – из-за магии. Опасной, но все же магии.

Еда в Фэйрфолде была вкуснее, чем где бы то ни было – поговаривали, будто она приправлена волшебством. Сны – ярче. Творцы – вдохновеннее, а их творения – прекраснее. Любовь захватывала людей сильнее, музыка звучала приятнее, а озарения посещали ученых чаще, чем в любых других местах.

– Позвольте нарисовать вас, – попросила мама, вытаскивая из сумки альбом и угольки. Она считала, что рисует лучше всех в Фэйрфолде.

– Нарисуй лучше мои прекрасные яблоки, – возразила женщина. – Им суждено сгнить, а я навечно останусь неизменной.

От этих слов по маминой спине побежали мурашки.

Заметив выражение ее лица, женщина рассмеялась:

– О да, я видела желудь прежде дуба. Видела яйцо прежде курицы. И увижу все это вновь.

Мама собралась с духом и попыталась снова:

– Если разрешите сделать ваш портрет, я отдам вам рисунок, когда закончу.

Несколько бесконечных мгновений эльфийка размышляла над мамиными словами:

– Я получу его в подарок?

Мама кивнула. Тогда женщина согласилась, и художница приступила к работе. Пока мама рисовала, они неспешно беседовали. Эльфийка поведала, что некогда принадлежала к королевскому двору, но последовала за одним эльфом в добровольное изгнание. Рассказала, как полюбила лесную чащу, хотя и тосковала по прежней жизни. В свою очередь, мама поделилась с ней страхами, связанными с первенцем, который уже хныкал и вертелся на одеяле, требуя сменить подгузник. Вдруг Бен вырастет совершенно непохожим на нее – серым и обычным, и не будет интересоваться искусством? Например, ее собственные родители разочаровались в ней, потому что она ни капельки на них не походила. А что, если она так же разочаруется в Бене?

Когда мама закончила рисунок, эльфийка, залюбовавшись, затаила дыхание. Потом опустилась на колени рядом с ребенком и поднесла палец к его лбу. Малыш тут же заревел.

Мама попыталась остановить женщину.

– Что вы делаете? – закричала она.

На лбу ее сына проступило красное пятно, повторяющее очертания пальца.

– Хочу отплатить за рисунок, – женщина поднялась и вдруг стала выше, чем казалась до этого. Мама прижала к себе плачущего Бена. – Я не могу изменить его природу, но могу преподнести в дар музыку, несущую магию фей. Он будет играть такие сладкие мелодии, что, услышав их, никто не сможет думать ни о чем другом. Музыка будет волновать твоего сына, менять и сделает творцом, что бы он сам для себя ни выбрал. Каждому ребенку нужна трагедия, чтобы стать действительно интересным. Вот мой подарок тебе – он будет заниматься искусством, понравится ему это или нет.

С этими словами эльфийка взяла рисунок и покинула маму, которая, съежившись на одеяле, плакала и обнимала Бена, не в силах понять, проклят ее сын или благословлен.

Оказалось, он получил и проклятие, и благословение.

А Хэйзел, которая только готовилась появиться на свет, не досталось ни того, ни другого. Ее драма, если можно так выразиться, заключалась в том, чтобы стать самым что ни на есть обычным и нормальным ребенком.

Глава 3

Хэйзел вернулась домой далеко за полночь и застала Бена за кухонным столом, доедающим хлопья: он возил ложкой в молоке, пытаясь выловить последние крошки. Родители тоже не спали – работали. Из окон студии на заднем дворе лился свет. Иногда, если находило вдохновение или поджимали сроки, они там даже ночевали.

Хэйзел не возражала. Девушке нравилось, что ее родители отличаются от остальных взрослых: они сами так ее воспитали. «Нормальные люди, – говорили Эвансы с содроганием. – Нормальные люди мнят себя счастливыми, ведь они слишком глупы, чтобы мыслить другими категориями. Лучше быть несчастным, но увлеченным. Правда, детка?» А потом смеялись. Хотя иногда, слоняясь по студии и вдыхая знакомые запахи скипидара, лака и свежей краски, Хэйзел задумывалась, каково это – иметь счастливых, нормальных, глупых родителей, а потом корила себя за подобные мысли.

Бен посмотрел на сестру васильково-синими, как и у нее, глазами из-под темных бровей. Его рыжие волосы выглядели неопрятнее обычного: в растрепанных кудрях даже листик торчал.