Самая высокая на свете гора

Вспоминая маму, я всегда становлюсь немного лучше, чем обычно. Наверное, потому, что мама очень хорошая. Вот и сейчас, подумав о маме, я понял, что надо было идти в школу, а не в лес. Даже если бы в классе объявился еще один Котька. Как бы там ни было, в школу ведь так и так придется идти. И потом, если посчитать все остальное, кроме крапивы, — воробья на уроке, и дымовую завесу, и прогулку по школьной крыше, — так все равно надо было со мной что-то сделать, не грамоту же выдавать за это!

Ясно, что и за прогул мне тоже влетит. Придется сказать, что забыл, на сколько дней меня исключили. Так и решил, и взял портфель, набитый всякими деревяшками, и пошел из лесу. Я шел по дороге и думал: «Ну что ты за человек, Чемурако?»

Дома меня ждало мамино письмо. От письма не стало веселее, потому что у мамы случилась неприятность. Она думала, что нашла важный минерал, но анализ и исследования не подтвердили маминого предположения. Мама просила прислать ей веселое письмо, выдумать какую-нибудь смешную историю: «У тебя здорово получаются истории!»

В понедельник с утра я бегал на вокзал опускать письмо прямо в ящик на почтовом вагоне. Так оно скорей дойдет до мамы. Смешной истории я не придумал, а написал про себя и Котьку, только не сказал, что это я и Котька.

Хотелось узнать, что скажет мама: надо было загонять Котьку в крапиву или нет? Я знаю, вообще так, может, и не следует делать, а все-таки — надо было или нет?

Я прибежал вместе со звонком; хорошо, что учитель еще не вошел в класс. Я боялся, что ребята сразу начнут расспрашивать. И станут жалеть меня, как Димка. Но все было в норме.

Валерка Костюк спросил:

— Задачу решил? Дай гляну!

Я стал искать тетрадку и вдруг увидел, что в портфеле сухие сучья, коренья из лесу и что я забыл сменить тетради и учебники — все в портфеле было субботнее. И тут Котька — как будто забыл про крапиву! — хихикнул:

— Где уж там Чемураку задачи решать! Он же теперь писатель, великий человек!

Я ничего не понял. Вот, думаю, лошадиные остроты у Котьки! Но мне было не до него, я говорю Димке:

— Дай в темпе задачу скатать!

И я стал переписывать задачу по геометрии в тетрадь по алгебре, только с другого конца.

А Янчук снова хихикает:

— Чемурако, а ты подсунь Ивану Тимофиевичу свой рассказ, он начнет читать и забудет про задачу.

Тут в класс вошел Иван Тимофиевич. Спрятавшись за Димкину спину, я кончал переписывать, а Иван Тимофиевич встал, прошелся по классу и говорит:

— Ну, уважаемый новеллист, может быть, вы и по геометрии что-нибудь знаете? Пройдите к доске и расскажите, как делали домашнее задание. Чемурако, ты что же, не хочешь отвечать?

Только теперь я понял, что он обращался ко мне, но почему же он назвал меня «уважаемым новеллистом»?

Иван Тимофиевич здорово гонял меня, пришлось не только решать задачу, но и доказывать какую-то теорему.

Сев на место, я увидел на парте записку от Димки: «Ты что, ничего не знаешь?»

Я толкнул его и прошептал:

— Нет, а что случилось?

— Чемурако, не разговаривай! — раздался голос учителя. — Сейчас ты только ученик на уроке, а новеллистом будешь после!

— Почему вы меня так называете? Никакой я не новеллист!

Котька Янчук засмеялся:

— Скромность украшает человека! А это что? — И на мою парту легла газета.

Я смотрел и глазам не верил: на четвертой странице вверху стояла моя фамилия — О. Чемурако, большими жирными буквами заголовок «Дорога к вершине» и под ним мое домашнее сочинение. Где они его взяли?

— Чемурако, не занимайся, пожалуйста, посторонними делами!

Но я не мог не заниматься. Кто бы отложил газету, где неожиданно, без ведома человека, напечатана его фамилия, а над домашней работой стоит подзаголовок «Рассказ»?

Вообще-то там все перепутали, это вовсе не рассказ, это на самом деле было, я ни слова не выдумал, а просто написал так, как рассказывал папа.

Однажды хозяйка Медной горы пошла с альпинистами на Памир. Мороз был такой, что вода в чайнике сразу замерзала, альпеншток скользил по льду. Только четверо — трое мужчин и моя мама — отважились оставить последнюю стоянку и двинулись к вершине. Они шли, и вдруг передний отпрянул, едва не потеряв равновесие: перед ним стоял медведь. Зверь поднял одну лапу и присел, словно собирался напасть на усталых, обессиленных людей. И тут вперед вышла мама и ударила медведя альпенштоком. И тогда все услышали прозрачный ледяной звон: медведь был мертвый, он замерз там, на колоссальной высоте. Как будто нарочно пришел умирать высоко в горы.

Я читал свой напечатанный рассказ, и мои собственные слова казались мне странными, как будто не я писал, не я над этим думал, а вот только впервые, в газете, увидал.

— Что ж, — сказал учитель, — раз уж ты не можешь оторваться от собственного произведения, читай вслух, для всех. Только не ты, не ты, Чемурако, у тебя дикция плохая… Радченко, ты читай!

Димка протянул руку за газетой и почему-то виновато, исподлобья взглянул на меня.

ВУНДЕРКИНД

Целый месяц у нас дома все ходят на цыпочках, разговаривают шепотом, и даже телевизор мама запретила смотреть: Тоник готовится к концерту.