Самарянка

— Мне? Святым? — от неожиданности Мишка вскинул голову и удивленно посмотрел на монаха.

— Да, солдат. Святым. Грешить заканчивай.

— На мне печать ставить некуда, а вы: «Святым». Столько всего накуролесил…

— Накуролесил. Вот и потрудись исправиться. Другие ж могли. Тоже куролесили: и воевали, и кулаками махали, и водку пили. А потом покончили с прежней разудалой и развеселой жизнью — и стали святыми.

— Наверное, побольше моего знали. Потому и стали, — пробурчал Мишка.

— Жить, говорю, стали по-другому. Свято. А не купаться в грехах, как прежде.

— А с моими грехами что мне делать? Как жить? Небось, у них все по-другому было.

Старец опять ласково улыбнулся, посмотрев на Мишку.

— Грех он и есть грех. Так что, солдат, у всех одинаково начиналось. Да по-разному кончилось. А как жить тебе?..

Отец Иоанн вздохнул и прикрыл глаза, опустив голову.

— Что было — то было. Господь сказал одному грешнику так: «Держи, — говорит, — сердце свое в аду, но не отчаивайся». Видишь, как все просто? Каяться надо, просить Бога помиловать за наши грехи, считать себя великими грешниками перед Ним. Искренно, слезно считать, а не как лицемеры. Но при этом не отчаиваться в спасении. Господь ко всем милостив. А к кающимся грешникам — наипаче. Это тоже держи в уме. Я такой же солдат был, как и ты. Наукам разным не учился. Все, что знаю и чему научен — то от Бога.

Мишке снова захотелось возвратить заработанные доллары, но, вспомнив строгие слова наставника, не рискнул гневить его.

— Живи пока с нами, — отец Иоанн подкинул в печь пару смолистых поленьев. — Живи, пока не поймешь, не уразумеешь, чего Бог ждет от тебя. А там решишь, как быть дальше: остаться или же идти дальше кулаками махать, из пулемета строчить. Наши силенки совсем слабы, а тебя Господь силой не обидел. Потрудись для благого дела. И дрова заготавливать надо, и просфорное тесто месить — всюду крепкие руки нужны. Когда мы впервые пришли сюда — одно дело было. Теперь забот прибавилось. Так что сделай милость, не откажи старикам. А там, глядишь, и мы тебе пригодимся. Не смотри, что совсем ветхие стали…

Мишка вышел из кельи старца. Солнце светило ярко, но было уже по-осеннему холодно. По двору скита ходили одинокие паломники, приехавшие сюда помолиться из разных мест. Некоторые сидели на лавочке, с удовольствием подставив лицо солнечным струям, лившимся с пронзительно голубого неба.

Мишка прошел через двор и направился к приоткрытым дверям храма. Возле них стояла женщина средних лет, не спускавшая глаз с Мишки. Когда он подошел еще ближе и взялся за дверную ручку, она вдруг остановила его и повернула к себе.

— Батюшка, помолись за моего мужа! — она умоляюще посмотрела на Мишку.

Ее глаза были заплаканы и полны отчаяния.

— Я не батюшка, — буркнул Мишка и хотел пройти мимо. Но та не пустила его.

— Помолись! Христом Богом прошу!

— Кто я такой? — Мишку охватило сильное смущение. — Вон священники есть, старцы.

— А я тебя прошу! — она еще крепче схватила Мишкину руку. — Его с отрядом ОМОНа в горы послали. Нельзя ему погибнуть! Ребеночек его у меня под сердцем бьется. Понимаешь?

— Да кто я такой, чтобы молиться? — Мишка попытался освободиться от руки незнакомки, но та буквально вцепилась в него. — Просто живу здесь, помогаю.

— Вот и помогай. Только помолись за моего Алешу. Ни о чем больше не прошу. Помолись.

Она смотрела на него одновременно и требовательным, и умоляющим взглядом, и взгляд этот сейчас касался каких-то совершенно неведомых уголков Мишкиной души.

— Правда, не умею молиться, — сиплым от волнения голосом прошептал он. — Но попросить попрошу. Как умею.

— Так и попроси, милый. Как умеешь, — женщина прошла за ним к чудотворному образу.

В храме не было ни души. Даже послушник, обычно неотлучно сидевший возле свечного ящика, закрыл его и куда-то ушел. Пахло ладаном. Все подсвечники тоже были пусты, и лишь возле почитаемого образа Богоматери горели пучки свеч.

Мишка подошел к иконе, перекрестился, и, приподняв рабочий халат, больше схожий на монашеский подрясник, опустился на колени.

— Я и правда не умею молиться, — прошептал он, обернувшись к незнакомой женщине. Но, увидев снова ее заплаканные глаза, обращенные к святому образу, больше ничего не стал говорить в свое оправдание. Перекрестившись еще раз и сделав поклон, он собрался с мыслями. А потом с сильным волнением начал:

— Матерь Божия, кто я такой, чтобы просить Тебя? Прости, что беспокою. Не за себя прошу, а за вот эту рабу. Как зовут тебя? — шепотом спросил он.

— Полина, — утерев слезы, так же шепотом ответила она.

— За Полину прошу и мужа ее Алексея. На войне он. Опасно там. Очень опасно. Ради их ребеночка будущего, ради слез и молитв жены спаси его. Спаси его, Матерь Божия, и огради. Ты ведь все можешь. Вон сколько чудес от Тебя!..

Женщина уже не просто плакала, а рыдала, не в силах сдержать слез.

«А ведь она не от моих слов плачет, — подумал Мишка, снова собираясь с мыслями. — Она сердцем молится. Бога чувствует. Божью Матерь».