Самарская вольница. Степан Разин

— Сбереги, стрелецкий голова, мою саблю до той поры, покудова не воротится с моря славный атаман донской вольницы Степан Тимофеевич с богатой добычей и с казной немалой! А ему в подмогу по Яику скоро сойдут сюда казаки всех верховых куреней! Так что подумай, кому ты грозишь. Не накликать бы себе беду на горе, как накликал ее на свою голову Ивашка Яцын!

— Молчать, рвань воровская! — Богдан Сакмашов в злобе ногой притопнул и лапнул саблю, словно намеревался тут же свершить свой приговор. — Вяжите их накрепко! Да в Ильинскую башню в подвал под караул! А как поедем в Астрахань по скорой замене, так и свезем воров на крепкий спрос к воеводе и князю Прозоровскому! Сдается мне, что с дыбы да с пытки враз пояснят, к кому и с каким воровским умыслом шли! И кто еще к воровству прилепиться мыслит! Вязать их!

Не дожидаясь, пока потянут из седла, Максим Бешеный успел и без пыток сказать, адресуясь к яицким годовальникам и астраханским стрельцам:

— А в том нет никакой тайны, робята! Шли мы служить атаману Разину, к тому и вас зовем, славные яицкие казаки, младшие дети Великого войска донского! И вас, стрельцы астраханские и иных волжских городов! Наши братья таперича гуляют по кизылбашским городам и зипуны себе да полон берут с бою…

— Заткните ему собачью пасть! — топая ногами на выскобленных досках крыльца, кричал стрелецкий голова. — Сколь можно слушать воровские речи! Пятидесятник Салтанов, вяжите воров!

— А вы здесь в каменном мешке сидите, своих братьев в темницы пихаете! — не унимался Максим Бешеный и так яростно глянул на подбежавших было к стременам стрельцов, что те в нерешительности остановились, не смея вырвать казака из седла. — Ждете годами, когда царева казна выдаст вам жалованье! Не скоро! Воеводы ох как тяжко расстаются с вашими деньгами, будто с детишками своими ненаглядными… А ну, пошли вон, псы воеводские!

Подскочили два рослых пятидесятника, за ногу сдернули Максима с коня, пытались было крутить руки. Есаул напрягся железными мышцами, отшвырнул одного из ретивых служак, пятидесятника Салтанова, едва не до крыльца, а второй, заглянув в глаза Максима, отпятился.

— Тьфу, черт! Ишь, зыркает, как пес бешеный! Стрельцы, вяжите ему руки!

— Я те повяжу, тумак[63] воеводский! — сквозь выбитые зубы прошипел Максим. — Ярыжника пьяного у кабака тебе вязать, а не удалого казака! — И протянул руки подступившим стрельцам. — Ваши зубы жалею, детки, вам еще редьку грызть да девок целовать!

— А где ж свои потерял, свистишь теперь, как лесной разбойник? — вроде бы в шутку спросил пожилой стрелец, завязывая веревку на запястьях Максима.

— На прежней государевой службе, — ответил Максим Бешеный. — Сотник лихой попался, пришлось и ему пасть кулаком запечатать… Да с тем и сошел к яицким казакам!

Дался без сопротивления и Ивашка Константинов, а за старшими — и все бывшие с ними казаки. Только рыжий Петушок не утерпел и пнул настырного стрельца, когда тот, стращая, замахнулся кулаком.

Их подвели к Ильинской наугольной башне, сохранившей следы прошлогоднего здесь боя стрельцов Ивана Яцына с казаками: разбитые деревянные ворота валялись в бурьяне близ стены, а взамен их желтели свежим деревом новые.

— Казаки! Стрельцы! — успел крикнуть снова Максим, пока отпирали запоры башни. — Аль не страшитесь кары от Степана Тимофеевича, когда по осени возвратится он в город и спрос снимет?

— Иди, иди, громыхало воровское! — приказал хмурый Салтанов, который пытался было перед этим стащить Максима с коня и повязать. — Твоего Стеньку — воровского атамана тако же кровавая плаха ждет! Знаем, более полутора сот наших братьев-стрельцов порубил его палач Чикмаз! Вона там, в двадцати шагах от этой башни, велел атаман выкопать яму… Такое простится ли? Дай курице грядку — изроет весь огород! Дай ворам волю — вздыбят всю Русь!

— Не надо было биться супротив казацкого войска! — ответил на это обвинение Максим Бешеный. — И теперь сызнова боярскую сторону держите. Неужто вас за это злодейство атаман персидскими халатами будет одаривать?

Звякнула, открываясь, железная решетка за деревянными толстыми створками двери, открылся вход в подземелье, темное, без малого даже оконца. Стены выложены из черного камня. Вдоль левой стены длинная лавка — вот и вся мебель. В углу высоко, у самой двери, смоляная коптилка, пламя которой моталось от воздуха, проникающего в щель над дверью.

— Зимуйте, разбойники-воры, тут вам достойные хоромы! — хохотнул в гулкой тишине стрелецкий пятидесятник Салтанов, захлопнув решетку и закрыв ее на замок снаружи. — Глядите тут в оба! — приказал караульным стрельцам. — Ежели кто подойдет к решетке с улицы — гоните прочь и извещайте стрелецкого голову.

— А от нас, Салтанов, передай Сакмашову, чтоб не мешкал и ладил себе домовину! Потому как это о нем сказано: та не овца, что в лес за волком угоном пошла! — И Максим Бешеный расхохотался так, что у стрелецкого командира по коже будто крещенский мороз прошел. Салтанов, перекрестясь, пробурчал чуть слышно и сделал два шага от решетки к створкам двери: