Самец

– Ты сама могла бы не поддаться.

Эта ледяная жестокость придавила ее. Он оскорблял ее теперь, позднее станет, наверно, бить! На него вдруг налетела печаль. Он присел возле Жермены.

– Постой, Жермена, ты так скажи своему отцу…

Она резко перебила его:

– Довольно, мы больше не увидимся. Все кончено.

Что?.. Что такое она сказала? Он на мгновение замер. Это резко сказанное слово оглушило его, как удар прикладом. Он встал перед ней и сказал, глядя в упор:

– И чтобы я тебя не видел больше, Жермена?

Он вытягивал шею с недобрым огоньком в глазах, сжимал обеими руками свою грудь и продолжал:

– Чтобы я тебя не видел больше! Ты ли, Жермена, говоришь это? О, если это правда, если это только так, я возьму тогда тебя за горло…, вот так и те…

Он не кончил. Она вскричала. Тогда он развел руками, отрывисто дыша, охваченный ужасной слабостью.

– Вероятно, я не так понял. Слушай, Жермена, не нужно мне говорить о том, чего я не могу понять. Я не учился в школе, да. Люди леса то же, что звери в нем. Скажи, Жермена, ведь все это неправда, что ты наговорила?… Ведь так?

Он запутался в словах от волненья. Его голос заглох в неистовом потоке поцелуев, и Жермена, видя его покоренным и кротким, с гордостью почувствовала себя более сильной. Она позволила его дрожавшим рукам привлечь себя. С выражением беспомощности и слабости на лице, он, улыбаясь, говорил ей:

– Ты можешь меня теперь бить. Я не отплачу тебе ничем. У меня нет больше силы. Я теперь как малый ребенок, который только что родился.

Она испытующе поглядела на него с любопытством и восторгом.

– Ты говоришь мне это, чтобы заставить меня поверить?

– Совсем нет. Я не комедиант и ничего из себя не разыгрываю…

Все равно. Она помнит еще, что он только что произнес. И так как он делал вид, что не припоминает, она повторила ему. Он обнял ее и безумно поцеловал, желая превратить все в шутку. Она почувствовала, что досада ее миновала, благодаря ошеломляющим поцелуям. К ее сладостным мечтам примешивался страх от царившего безмолвия леса. Никогда еще не испытала она чудесного ужаса полночи.

Целый уголок ее существа пробуждался для новых ощущений. Легкое дуновение ветра обвевало кусты и замирало, коснувшись ее кожи, словно чье-то холодное дыханье. Она слушала, как в воздухе тянулся глубокий ропот леса, и мало-помалу дремота овладела ею. Она прижалась к его груди, согретая его теплыми объятиями, и они долго так оставались, слившись в немой радости принадлежать друг другу.

Под конец глаза ее закрылись, обращенные к этому смуглому лицу мужчины, залитому голубоватым светом лунной ночи. Она заснула.

Объятья ее возлюбленного служили ей ложем до рассвета. Эти объятья были гибки и теплы и лучше льна и пуха, а он бодрствовал над нею, боясь произвести малейшее движение. Черты ее тела вызывали в нем непрерывную сладость страсти, которую он хотел испить до конца. И он глядел, как волновалась белизна ее груди, и не думал ни о чем, ощущая внутри себя что-то сладкое и могучее, чего он никогда не знал.

Незадолго до зари она потянулась, и медленно ее глаза открылись. Она увидела его как бы сквозь сон, неподвижно сидевшего с сияющей улыбкой, обнаруживавшей широкий ряд зубов. Она припоминала некоторое время. Ее глаза подернулись страхом при виде листвы, еще одетой мраком ночи. Она не сознавала ясно, почему проснулась на коленях мужчины и в таком месте. Когда вспомнила обо всем, она закрыла лицо руками, охваченная горьким стыдом.

Утро медленно поднималось, пробуждая песни птиц. Они двинулись к ферме.

Жермена услышала скрип отворяемых ворот…

При проблесках света начинавшегося дня какая-то человеческая фигура отделилась от хлева. Жермена узнала в ней коровницу. Тогда они нежно распрощались.

В то время, как она пробиралась через сад, исчезая позади деревьев, он следил за ней глазами, посылая ей воздушные поцелуи.

Жермена вошла в дом. Комната ее была отдельно от других, и она могла пройти в нее неслышно.

Она разделась и легла под теплое покрывало. От этой проведенной вне дома ночи у нее осталось смутное чувство удивления и омерзения, эта ночевка в лесу унижала ее в ее собственных глазах, как ужасное бесчестие. Это ее душевное состояние усугублялось еще мучительным беспокойством, как теперь отнесутся к ней фермер и ее братья.

Она услышала, как они один за другим вставали. Надо было пойти в кухню и приготовить им утренний кофе. Она шла туда неуверенная, дрожащая, едва смея поднять глаза, и вдруг ее опасения превратились в радость: они, ничего не подозревая, думая, что она уснула, заперли ворота.

Глава 20

Они стали чаще встречаться у Куньоль.

Иногда у Жермены являлось желание видеть его среди дня. Она находила тогда предлог, чтобы побежать к дому старухи. Он никогда не бывал далеко. Лень делала его жизнь однообразной. Порой он проводил дни, бродя по лесу, порой лежал на мягком мху, порой ходил так, без всякой цели, иногда убивал время, наламывая сухих сучьев для Куньоль или выкорчевывал для нее сгнившие пни. Почти уже месяц он не занимался браконьерством.