Сами мы не местные

— А они, видать, не на Муданге родились. С Брошки или с Гарнета, не знаю. Ты им не указ.

— Так что мне теперь, не слушать Эцагана было, что ли, из-за этой клуши?

— Нет, зачем, просто надо было ей сказать, что она может уйти, если хочет.

Я продолжительно выдыхаю.

— Ладно, поняла. Кстати, объясни мне, что значит Хотон-хон? Это типа императрица?

Азамат задумывается, шевеля губами.

— Ну, примерно… Не могу припомнить, чтобы где-то официальный перевод попадался. Знаешь, я бы скорее сказал «первая леди». У вас ведь есть такой термин, правда?

— Угу. Ты имеешь в виду, что у меня нет реальной власти?

— Реальная власть у тебя и без титула была, — ухмыляется он. — Вот формальной нету, да и то над мужчинами. Над женщинами — сама видишь. Они теперь будут одеваться, как ты, причёсываться, как ты, слушать твою любимую музыку и так далее. Я думаю, ты понимаешь, что это большая ответственность…

— Да уж, — вздыхаю. — Боюсь, что мне придётся нанять персонального стилиста, который бы смог сбалансировать мои нужды и общественный вкус.

Азамат задумчиво кивает.

Мы подходим к крыльцу Дома Старейшин и усаживаемся у стены рядом с нашими Старейшинами, откуда открывается хороший обзор оркестра. Музыканты, надо сказать, шикарные. Некоторые помоложе, другие постарше, но все большие такие дядьки, волосы длинные по ветру летят, одежды сверкают, пёстрые расписные инструменты в больших руках пищат по-женски. Вокалист, то есть, сказитель, ещё не очень дряхлый старик, сидит на маленькой табуретке, а коленями упирается в землю, точнее, в ковёр на земле. Видимо, в таком положении петь удобнее. Впрочем, пока он всё ещё тянет своё «о-о-о».

— Почему он так воет?

— Распевается, — с удовольствием объясняет Азамат. — Цикл большой, надо хорошо голос подготовить.

Голос у сказителя похож на Алтонгирелов, тоже такой приятный тенор. Наконец все приготовления закончены, публика расселась, окончательно стемнело, и сказитель начинает петь примерно следующий текст (насколько я могу разобрать все эти устаревшие слова и обороты):

Когда севера гора великая галькой маленькой была,
Когда южные леса густые гребнем камыша взошли,
Когда Гэй море-океан плевком старого бога был,
Когда реки полнокровные молоком богини-матери пролились,
Когда великая дева Укун-Тингир малым дитятком была,
Тогда в очаге из раскалённых камней народился Унчрух.
О-танн-данн!
Народился Унчрух, императорский сын,
Народился Унчрух, отцов наследник.
Наклонясь над колыбелью, сказал ему отец:
Не сместить тебе меня на троне, пока безбородый.
Не тридцать и не сорок вёсен скитался Унчрух по степям.
О-танн-данн!
Волос длинный, как Сиримирн, голос громкий, как грохот волн,
Воин сильный, как Рул-гора, нету слабых мест, кроме сердца.

— Азамат, — шепчу я, — А разве «унчрух» не значит «круглый сирота»?

Он кивает.

— А как тогда получается, что у него отец есть? И волос ведь длинный…

— Ну, — Азамат пожимает одним плечом, — в старые времена люди иначе мыслили.

Видя, что я не удовлетворилась таким ответом, он продолжает.

— Его отец мёртв, он говорит с того света.

— А почему, если он мёртв, то трон не уступает? Кто же правит?

— Трон не уступает, потому что священный предок. К ним раньше относились, как к богам.

Я безуспешно пытаюсь постичь муданжскую народную мудрость, а Азамат снова заслушался эпосом. Унгуц тянет меня за рукав и шепчет:

— Ты, Лиза, проще на вещи смотри. Вот Азамат у тебя — при живом отце.

Мне только и остаётся, что прикусить язык. Тем временем, насколько я уловила, сказитель пояснил, что отец героя, первый Император Муданга, требовал, чтобы сын непременно женился на какой-нибудь богине, и только с этим условием соглашался уступить трон. Так что герой-псевдосирота попёрся свататься к Укун-Тингир, которая, судя по зачину, была его на несколько годков старше. Хотя кто этих муданжцев разберёт…